Старик хохотал, перебрасывая шляпу из одной руки в другую. Колени Марианы касались колен Рыжика. Он ощущал их тепло, которое обжигало, заставляя опускать глаза.
Она ворчала:
— Держи голову выше. Я же не могу тебя причесать!
Потом взяла зеркало и поднесла к его лицу:
— Ну как?! Я тебе сказала, без хорошенькой девушки не возвращайся.
— Выбери худую, — подал голос старик. — Худышки точно растут в наших руках. Будто мы сами их создаем.
Мариана с нежностью глянула на него. И разрешила старику надеть на паренька шляпу.
Толпы людей со всех сторон стекались в Терра-Велья. Когда Рыжик очутился в Камаране, спутники попросили его сыграть: пусть все узнают, что идет музыкант.
Он начал с «Гальито», и словно солнце брызнуло из гармоники. Не успел он добраться до фермы, а стайка девушек, бранясь и щипаясь, уже мчалась наперегонки поглазеть на музыканта: больно уж его нахваливают, и, право, недаром.
Староста думал устроить танцы в бараке. Но поденщики, а главное, крестьяне, подстрекаемые девушками, и слышать об этом не хотели: в помещении «страх как душно» и куда вольготнее танцевать в мягком лунном свете на площадке перед загоном.
Сидро был смущен, он впервые играл за деньги и никогда не видел столько девушек вместе. Все его тормошили.
— Иди сюда, здесь темно, музыкант должен сидеть под навесом, не дай бог, еще роса шляпу испортит, — уговаривала его батрачка из Фороса; красный кушак опоясывал ее бедра, приподнимая и без того короткую юбку.
— Волосы у него могут полинять, — поддразнила другая.
Он улыбался, одурев от гвалта и толчеи, и, взобравшись на скирду соломы — своего рода подмостки, болтал короткими ногами в такт стремительной музыке. Девушки просили играть одни фокстроты, под них «хоть напрыгаешься вволю».
— Так до самого Лиссабона допрыгаешь, — съехидничал шустрый батрак.
В загоне для скота быки никак не могли успокоиться. Со жнивья доносился приглушенный перезвон колокольцев.
Под любую музыку плясала молодежь, — жатва была на исходе, и через несколько дней всем, кроме рабочих-сезонников, предстояло разойтись по домам. Здесь было больше девушек, чем парней, и эти чертовки, у которых шило сидело в одном месте, как говорил один пастух, удивительный наглец, — правда, на словах, не на деле, — даже пожилыми не гнушались. А если не находилось партнера, они танцевали друг с дружкой, словно хотели отогнать все грустные воспоминания.
— Пусть музыкант потанцует!
— Огонь мальчик, черт побери, даже волосы у него горят! — воскликнула задорная смуглянка, глаз не сводившая с Рыжика.
Он подмигнул ей, отнюдь не дерзко, ведь ему не доводилось еще попадать в такую переделку и он не научился ковать железо, пока горячо.
Управляющий фермой разрешил танцы, но никому не позволил прикладываться к вину, разве что музыканту можно промочить глотку для вдохновения. Ему поднесли стаканчик, он осушил его и глазом не моргнув, словно для него это было делом привычным. И, думая, что бы еще такое выкинуть, попросил другой. Плохо лишь, что он вспомнил о своем недостатке: когда он нервничал, то начинал заикаться и боялся, как бы его не подняли на смех.
Смуглянка подошла к нему, протянула ромашку — пусть засунет цветок за ленту своей новой шляпы. Он не понял ее намеренья и спросил:
— На кой мне ромашка?
И пока девушка под смех и хлопки самых отчаянных батрачек взбиралась на солому, чтобы сунуть цветок за шелковую ленту, он мысленно оборвал лепестки. Исходивший от девушки запах будоражил его, смуглянка все время вертелась около Рыжика и мурлыкала новую песенку. Ему вспомнились слова дяди Жоана: «Любовь имеет свой запах». Может быть, такой?
Те, что постарше, ушли в барак и, закутавшись в одеяла, прикорнули на соломе. Некоторые вынесли циновки, расстелили их и улеглись, усталые от работы и пляски. Рыжик играл не переставая, у него болели губы, челюсть, но он не мог остановиться, ведь пять милрейс уже звенели в кармане, да и молодежь не отпускала его от себя ни на шаг. Он выпил еще стакан. Голова у него шла кругом. Перед глазами маячили красные пояса девушек из Фороса, их красивые загорелые ноги, похожие на дыни груди, — он вспомнил, как в лавке у Лобато продавцы, эдакие плутяги, щипали батрачек, чтобы убедиться, настоящие ли они у них или так что-нибудь подложено; улыбки девушек, их губы — все это мелькало в вихре мимолетных, постоянно сменяющихся образов. Но запах смуглянки неотступно преследовал его. Сильнее этого запаха взволновал Сидро жар ее руки, когда они оба спрыгнули со скирды и ринулись в самую гущу «бала».
