— Говорите, дядюшка Жоан, не бойтесь! Давайте я за ней следить буду? Пока я с вами, никто вас не посмеет обидеть.
— Нет, не в том дело. Я еще могу за себя постоять. Смерть мне не страшна. Ружье мое любому дырку в голове сделает. Понятно? Вот так-то.
Поспешная речь утомила его, он задыхался. Растянувшись на траве и закрыв лаза, Жоан Добрый Мул продолжал:
— Я ее встретил в Порто-Алто, и она мне приглянулась. Три года уж с тех пор миновало. Я приехал в повозке — тогда у меня повозка была — и остановился там червячка заморить да с дружком двумя словами переброситься. Она, как обычно, глазки всем строила. Подвода ей была нужна — на поезд поспеть. Я предложил подвезти. Мы разговорились и тут же все порешили. Мне нужна была женщина для компании, для того, чтобы всех прежних напомнить. И я спросил, хочет ли она жить со мной? «А что я за это получу?» — справилась она. Мне по душе пришлась такая откровенность. Раз молодая женщина соглашается быть с таким старым грибом, как я, значит, не без умысла. Так уж лучше честно играть: вот бог, а вот порог. Я ответил: «Таверну на твое имя переведу, сам я кузнец, вот помру, все тебе останется. Об одном прошу, никогда меня не обманывай». И она поклялась. Вроде бы пятью ранами Христа. Уж не упомню, чем она там клялась, главное — условились мы. Я еще ни в чем ее не обманул.
Собака протиснулась между ними и принялась лизать старику руки.
— А теперь вот второй год пошел, как промеж нас ничего нет. Мы спим в одной постели, но ты знаешь, что мы не муж с женой. По ночам ты частенько прислушиваешься. Иль я не прав? Говори, Рыжик, не стесняйся: ты ведь не маленький, это тебя не испортит.
— Правду вы сказали.
Жоан Добрый Мул открыл глаза и улыбнулся.
— Но сейчас дело куда сложнее. Она изменилась. Конопатый Шико вскружил ей голову. Ясно, он добиться ее хочет, и всего-то. Многие бахвалились, но никто не мог ее получить. Он думает, я для него кобылку пасу, только ошибается он. Коли любишь ее, уводи с собой, чтоб духа вашего здесь не было. А может, я и увести ее не дам, котлету из него сделаю, он и пикнуть не посмеет. Не для того я до седых волос дожил, чтобы какой-то проходимец мне рога наставлял. Видал, как она радовалась, когда мы уходили? Да, радовалась, я знаю. Она будет со страху дрожать, как бы я не объявился, и ничего не сделает. Но хоть побалакать с ним, узнать, что он думает, спросить его…
— Он молодой, дядя Жоан. Вдруг она его и спрашивать ни о чем не станет.
— Ты умница, Рыжик.
Он торопливо встал. Схватил шляпу, нахлобучил ее.
— Так оно и есть. Он молод, и кто знает, что там сейчас творится. Я ночи напролет не сплю, все держу ее в объятьях, задремлю, думаю, а она возьмет да убежит… А время теперь самое подходящее, будь оно неладно. Летние ночи. Летние дни. Когда я молодым был, аккурат в это самое время бесновался.
Он схватил удочку, положил ее на плечо; взял зеленую корзинку с угрями и придвинул ее к мальчику.
— Оставайся здесь, в Тежо искупаешься, если хочешь, а я домой пойду. Только прошу тебя…
— Что, дядя Жоан?
— Ничего… не по мне это, просить. Поступай как знаешь. Дороги тебе не заказаны. Пока, Рыжик!
И он заковылял к дому, а за ним трусил Куцый.
Алсидес стоял, не шелохнувшись, пока старик не скрылся из глаз; потом он бросился к реке, под тень ивы. Солнце припекало вовсю. Он стащил рубашку и растянулся на траве, пытаясь вздремнуть. Но слова кузнеца взбудоражили его. Он никогда не представлял себе Мариану такой, как в этот момент. Для него она не была женщиной, а теперь он ощущал прикосновение ее рук. «Любовь имеет свой запах», — сказал старик.
