У лодки семь рулей - страница 55

Я взглянул на него с презрением и опаской. Подсел к товарищам по Сопротивлению и сказал, кивнув в его сторону:

— Кажется, он намерен стать шпиком. Будьте осторожнее…

В тот день я не мог преодолеть к нему отвращения. Уже не раз мне приходилось сдерживать себя, когда он грозил евреям или новичкам, которых повергал в смятение своей историей. Он считал необходимым рассказывать об этом преступлении, чтобы его боялись, а я не мешал ему, мне хотелось узнать как можно больше о его жизни. Должен, однако, заметить, что его поведение не всегда было одинаковым. То он вдруг становился угодливым, всем предлагал свои услуги, назойливо и подобострастно. Невозможно было разобраться в его характере. Но в тот день он особенно разошелся и даже схватил за шиворот одного польского еврея: тот вместе с друзьями посмел нарушить пением тишину, когда он писал. Я вскипел и одернул его. Он было растерялся, не зная, извиниться передо мной или броситься на меня с кулаками; ненависть сверкнула в его взгляде. Я оскорбил его, поколебал зловещую славу. Но я тоже был ему нужен.

— На что они вам сдались? Здесь не балаган, чтобы песни горланить! — запальчиво крикнул он.

— Это ты здесь балаган устраиваешь, — возразил я.

Алсидес опустил глаза и вернулся в свой угол. В тот день он так и не докончил письма к Нене, потому что вскоре оказался рядом со мной, пытаясь выяснить отношения.

Я с трудом выдавил из себя:

— Поговорим завтра.

Воспоминания о жизни на хуторе у Доброго Мула развеселили Сидро, и, когда кончилась поверка, он попросил почитать еще. Я ответил, что у меня дело не клеится, я уже переписал заново один отрывок, а он все-таки не выходит. И я не лгал.

— Ладно, понимаю, — протянул он обиженно. — Просто я вам надоел. Не беда, я обожду… — И, прежде чем полезть на свои нары, добавил: — Мне без этого никак нельзя. Будто домой возвращаешься.

Старик вразвалку шагал впереди него по тропинке, с трудом передвигая ноги, словно его тщедушное тело было в плену у ревматизма. Перед уходом он раскурил трубку и теперь, попыхивая ею, беспечный, как сойка, нес на плече удочку, с руки у него свисала зеленая корзинка. Сидро наигрывал что-то на губной гармошке, притворялся усталым: пусть кузнец считает себя таким же ходоком, что и прежде.

Накануне они вдвоем накопали червей, благо за ними недалеко было ходить — копнешь разок, у самой двери, и бери сколько хочешь. Старик учил его насаживать приманку и тараторил без умолку; он ловил здесь и раньше, когда еще жил в Вила-Франке. Как только улучит минутку, сразу сюда. Тянуло его в Лезирию, будто он здесь родился, а когда раздобыл эту хибару, поселился в ней с Марианой. Она была нездешняя. Он не знал, откуда она родом, да и не интересовался. Эта женщина ему подходила, и все тут.

Они отправились на рыбалку просто так, отдохнуть от грубой, отупляющей жизни.

— Хорошо бы до залива Руйво дойти, только далече, ноги, боюсь, меня подведут, — сетовал старик.

— Да вы как молодой ходите!

— Молодой-то у нас ты… Давай поменяемся годками, идет?

Они миновали ущелье, старик огляделся по сторонам и нашел, что место подходящее. Невдалеке виднелась старая ива, а узкая полоска земли между холмом и рекой сплошь поросла горчицей и белыми ирисами.

Мариана дала им с собой маслин и жареной трески. Алсидес видел, что она вся светится от радости, оставаясь одна. Ему хотелось понаблюдать за ней, чтобы понять причину ее вызывающего кокетства. Она разжигала мужчин, проходя совсем близко, и старалась задеть их, если они не обращали на нее внимания; позволяла жать руку, щипать за ляжку или за грудь, все время играя глазами, ласковыми или сердитыми. Он знал, что голос ее пьянит, опутывает чувственным дурманом, так что посетители в лице меняются, когда она говорит. А ведь ее и хорошенькой нельзя было назвать. Однако влекла к ней смесь чистоты и порочности, притворного равнодушия и наивности. У нее был огромный рот, вечно приоткрытый в улыбке, которая обнажала белые, хоть и неровные зубы; острый нос с подвижными ноздрями, похожими на два беспокойных, меняющих очертания цветка; маленькие, с хитринкой, вроде бы и некрасивые глаза казались то огненными, точь-в-точь как гладкие, цвета красного дерева волосы, то зеленоватыми, холодными, чуть циничными. А на левой щеке проступала ямочка, да такая дерзкая, озорная, что без нее Мариана была бы самой заурядной женщиной, даже неуклюжей немного, очень уж бросалась в глаза худоба ее тонкой фигурки.