— Я немного, — ответил Махмуд.
— Ты пойдешь со мной в селение. Продадим шкуры, купим продукты и порох. Остальные останутся с пастухами в горах. И чтоб все было тихо!
Слова главаря были законом. В селении Махмуд предложил:
— Давай поедем в город. Посмотришь красивые магазины.
Эрушетов покосился на него.
— А если потребуют документы?
— Не бойся. Я там бывал, никто не интересуется. Зайдем к мадам Сании. Заведение там у нее с девочками…
Эрушетов прислонился к скале, задумчиво посмотрел на горы, которые заволакивали тучи, и решительно сказал:
— Нет, дорогой. Ты как хочешь, а я не пойду… Не лежит у меня душа, понимаешь… Буду ждать тебя здесь. Когда ты возвратишься?
— Дня через два, если ты не возражаешь. Ты должен меня понять.
— Иди, но будь осторожен…
Махмуд возвратился, как обещал.
Выглядел он веселым и отдохнувшим. После взаимных приветствий, радостно воскликнул:
— Какой я тебе принес подарок, Хасан! Посмотри! — и Махмуд вытащил из внутреннего кармана черкески серебряную с инкрустацией зажигалку.
— Где ты взял? — глаза Хасана загорелись от восхищения.
Он положил зажигалку на ладонь, сокрушенно посмотрел и сказал:
— Возьми назад. Не могу я принять такой подарок. Чем я тебе отплачу?
— Э-э, Хасан! Зачем отплачивать. Ты уже и так сделал доброе дело, что взял меня к себе. Куда бы я девался! Бери, бери! Это дал мне друг, который мне тоже многим обязан. — Махмуд отошел в сторону, показывая, что разговор окончен.
Зима показалась Хасану очень длинной, и с наступлением ранней весны они возвратились на Родину. Солдаты ушли, кругом было тихо и безопасно. Эрушетов навестил мать. Она обрадовалась, да недолго длилось ее счастье. Скоро Хасан опять ушел в горы.
Против его группы вновь послали отряд. Хоть и не совершали они убийств, но угоняли скот, нападали на лавки. Несколько раз командир отряда проводил разведку, узнавал, где находится группа, и спешно готовился к операции. Но каждый раз главарь уводил своих людей из-под удара. Как он это делал? Для всех оставалось секретом.
Осенью Хасан опять ушел через границу, а возвратившись весной, принес матери подарок: красивую вишневую шаль. Хасан даже сейчас помнил мягкое тепло тонкой шерсти, и ему виделась счастливая улыбка матери.
«А все Махмуд! Настоящий друг. Это он принес шаль из города… Что-то долго его нет!» — с огорчением вспомнил Хасан…
Когда совсем стемнело, он поднялся, чтобы приготовить ужин: вошел в пещеру, разложил сухие сучья, собираясь разжечь костер. Неожиданно послышался крик. Хасан выскочил на площадку. Прислушался.
— Эге-ей! — он узнал знакомый голос. Эрушетов встал на краю утеса, где был виден только крутой спуск лишь у самых ног, а дальше угадывался обрыв. Накрывавший его причудливый купол из звезд не давал света.
— Эге-ей! — более отчетливо повторился крик и его умножили горы: «Эгей… Эгей… Эге…»
Теперь он ответил:
— Ого-ой! — И эхо подхватило: «Ого-о!.. Ого!.. Ооо!..»
Потом стало слышно, как внизу осыпаются камни из-под чьих-то ног. Вскоре на горную площадку поднялся Махмуд. Хасан подошел к нему, и они обнялись.
— Пойдем, дорогой, в пещеру. Я готовлю ужин.
Эрушетов достал из дальнего угла пещеры баранью тушу. Махмуд ловко разжег костер. Не прошло и часа, как они сидели у раскаленных углей, резали ароматную, пропеченную на вертеле баранину. Когда Махмуд утолил голод после долгого пути, Эрушетов спросил:
— Что так долго не шел?
— Был, дорогой, в Москве. Сам понимаешь, время летит, как лавина с гор. Переговоры, разговоры…
— Неужели в Москве? Что говорят власти? — Эрушетов посмотрел на пришельца с тревогой и надеждой.
— А-а, дорогой. Ничего хорошего. — Махмуд неопределенно взмахнул рукой. Потом долго жевал кусок баранины, словно ему попались жилы. Наконец он сказал: — Нельзя тебе, Хасан, покидать горы. Не простят они тебе. — Заметив горькую усмешку, пробежавшую по лицу главаря, продолжал: — Власти ничего не говорят. Сказали, пусть выходит и сдает оружие. Потом решим. Но я случайно подслушал разговор. Один большой начальник говорил другому: «Он связан с заграницей. Весь район знает, что он ходил на ту сторону. Нельзя, говорит, оставлять его на свободе».
