Матильда душераздирающе расплакалась.
Кристина глубоко вздохнула, оставила женщину во дворе и потихоньку шмыгнула в дом; когда через минуту выглянула, Матильды уже и след простыл. Кристина вышла на придомье, понуро уселась на деревянную табуретку, уставилась щурясь на закатное солнце и все думала, думала, но чем бы она ни отвлекала себя, совесть грызла ее неотступно. Ужас сдавил горло, да так, что и плакать было невмочь.
Взглянув на дорогу, увидела подходившего мужа. Хоть и не часто, но по меньшей мере раз в год Матей Срок напивался до чертиков. Вот и теперь он брел, шатаясь из стороны в сторону, ухватился даже за дощатый забор, чтоб как-то устоять на ногах, но мимо жены прошел без единого слова. Она вошла за ним в дом — Матей сокрушенно сидел за столом, обхватив голову ладонями. Волосы свисали ему на лоб, и весь он как-то избоченился. Кристина встала над ним, протянула к нему руки, хотела дотронуться, показать, что она рядом с ним в этом их неладном счастье-несчастье, но он вдруг поднял на нее глаза и спросил резко:
— И что ты всегда такая понурая, Кристина?
Она отступила на шаг, другой, оперлась о печь.
Матей Срок выпрямился, злобно поглядел на нее, грохнул тылом ладони в стол и заревел:
— Тебе что, не по нутру наше житье?! Плохо тебе в этом доме?! — И он ошалело, вслепую, бросился к ближайшему сундуку и кулаком разнес на нем крышку. Потом вмиг успокоился, дал себя уложить в постель и вскоре уснул. В такие минуты Кристина бодрствовала возле него и, наверно, жизнь отдала бы, чтобы принести ему хоть каплю счастья. И все гладила его впотьмах, гладила, пока сама не засыпала…
На другой день Матей Срок был обходителен, тише воды, ниже травы. Тут же починил крышку на сундуке и с самого утра во весь рот улыбался Кристине.
— Наболтал я тебе вчера, да? — спросил он жену за завтраком.
— Да что ты! — улыбнулась Кристина.
И сразу стало хорошо. И еда Матею до того по вкусу пришлась, что радостно было смотреть на него.
А месяц спустя к ним и впрямь вроде бы заглянуло счастье. Однажды, когда Матей воротился из лесу, Кристина кинулась ему на грудь. Обнимала его, целовала и все смеялась, смеялась.
— Ну что такое, хоть словечко скажи? — молил он.
И только насмеявшись досыта, даже всплакнув от счастья, она прижалась к Матею и тихонько шепнула ему:
— У нас дитя будет! Это после десяти-то лет… — Кристина расплакалась.
— Господи, и ты это только сейчас?… — взревел он. — Только сейчас мне это говоришь?! — заскулил он и давай чудесить на радостях.
Длилось это неделю. Сперва полдня он носил Кристину на руках и с восхищением глядел на нее. А потом день за днем звал ее в луга, в лес. Находились и надышались они тогда всласть и что ни вечер возвращались истомленные, но довольные.
И вдруг словно бы все переломилось.
Через неделю Матей опять пошел на работу; с неведомым ранее смаком надсаживался он до устали, да еще смеялся при этом. Иной раз вдруг замрет, задумается, недоверчиво качая головой, и опять счастливо, с облегчением рассмеется.
Кристина открылась матери, и та сперва думала, что дочь обманывает ее, но потом поверила, хотя, видать, не по душе ей было признать то, что наконец пришлось признать.
— Так это Матё все ж таки, выходит, мужик!
А Кристина только улыбалась.
Дни становились все короче.
Как-то после обеда на исходе ноября вешала Кристина белье. Повевал холодный ветерок и откуда-то издалека приносил запахи сожженной картофельной ботвы, тлеющих маковок и печеной картошки. Кристина жадно втягивала ноздрями в себя эти запахи, прищуривала от наслажденья глаза и не заметила, как кто-то позади остановился.
Вдруг почувствовала, оглянулась и вскрякнула.
Позади стояли трое мужчин: Юло Митрон, Друс и Дудач. У всех троих головы обнажены. В руках они комкали шапки. Глаза опущены.
Она смотрела на них изумленно и исподволь начинала понимать.
Она зашлась бы криком — так кольнуло под сердцем, но удержала вопль в себе.
— Где он? — спросила тихо.
— Везут! — отозвался Митрон.
Привезли его мертвого.
Матей Срок лежал недвижно, но вид был такой, словно он только и выжидал знака, чтоб встать. Улыбался. Дикая боль, убившая его, не успела стереть улыбку, радость с губ, умильность с лица. И хотя его придавило дерево, переломив пополам, лежал Матей так гордо, словно хотел лишь чуть отдохнуть.
