— Мама! Мама!
— Бабушка!
— Дед!
Бабка Ружена заломила руки, выдохнула:
— Силы небесные, да что тут содеялось?!
Елочка лежала на полу, разбитые черепки от шаров сверкали, белая вата обвисла, от свечек занялись украшения и ветки. Дым подымался к потолку.
— Елку опрокинули, негодники! — вскричал Само, указав на весь этот разор на полу.
— Что же ты стоишь как чурбан?! — возопила жена Мария.
В глазах Само словно зазвенела и заполыхала на миг необузданная злоба. Словно залиловели в них молнии. Старая Ружена закричала: «Люди добрые, ведь мы горим!» Само подскочил к елочке, схватил ее и выскочил вон. Он так поспешал, что чуть не сшиб домашних в дверях. Они повалили за ним и, остолбенев, глядели, как он стоял, широко расставив ноги, и, держа елку обеими руками, бил ею по мерзлому снегу. Большие стеклянные шары уже давно полопались, белая декоративная вата смешалась со снегом, свечки задохнулись, и ветки изломались.
Дети разрюмились, увидев весь этот разор, прижались к матери. Бабка Ружена глянула на мужа и, воздев руки, крикнула сыну:
— Ну что ты натворил, что ты натворил?
— Я натворил? — раздраженно обернулся к ней Само.
— А кто же? — завизжала мать. — Праздники, а мы теперь без елочки!
— Новую срублю! Завтра же!
— На Новый-то год, безбожник!
— Ворочусь, еще спать будете! И не увидите меня!
— Так ведь господь тебя увидит!
Само поглядел на мать и от души рассмеялся. Она погрозила ему пальцем, а он подошел к ней и нежно обнял за плечи. Но она тут же рассерженно высвободилась. Само поглядел на жену и на стайку заплаканных детей вокруг нее. Улыбнулся, но жена опустила голову. Старый Пиханда повернулся и первый вошел в дом. Остальные двинулись за ним
Ужин был тихий, хотя и сильвестровский. Поели, выпили, и пока старый Мартин разносил всем домашним животным опеканцы[50], Мария уложила детей в постель. Но и потом говорить никому не хотелось. Старики убрались к себе в заднюю горницу под тем предлогом, что мать Ружена собирается читать Библию и петь псалмы. Само прикрутил фитиль в керосиновой лампе и прижался к жене — та сперва отстранила его плечом, а потом, смягчившись, крепко обняла.
Разбудил обоих колокольный звон. Очнувшись, они вскрикнули разом: «Полночь!»
— Надо же, уснули! — попрекнула себя Мария.
— Пойду разбужу стариков!
Само подошел к дверям задней горницы и постучал. Тишина. Постучал снова, потихоньку отворил дверь. Лампа горела, огонь в печи тоже. В кресле у печки с трубкой во рту дремал отец, а за столом над Библией — мать. Само порезче затворил дверь, и оба родителя враз проснулись.
— Что, что такое? — Сперва они удивленно озирались, но, заслышав благовест, все поняли.
Двери отворились, и позади Само встала его жена. Он благодарно улыбнулся ей и подошел к матери.
— Будь счастлива и здорова, мама, — сказал он, обнял и поцеловал. Следом за ним то же самое проделала и Мария.
Мать, обласканная ими, расплакалась.
— И тебе всего хорошего, сын мойг и тебе, Мария… — всхлипывала она у них на груди, не в силах оторваться.
Само подошел к отцу. Обменявшись добрыми пожеланиями, отец с сыном обнялись, расцеловались. Только теперь Само обернулся к жене. Она радостно вскрикнула и кинулась ему на шею. Он почувствовал на лице горячие ее губы. На руках перенес Марию в переднюю горницу, где спали малыши. Оба притронулись к детским лобикам.
— Это будет их столетие! — сказал Само.
— И какое оно будет? — вздохнула Мария.
— Да уж лучше, нежели наше, это точно, — сказал старый Мартин. — Лучше всех минувших…
— Ой ли? — засомневалась бабка Ружена.
Никто не ответил, потому что на дворе вдруг полыхнуло и раздался взрыв. Затем второй, третий, четвертый. Это парни стреляли из мортир. И следом у дверей запели высокие, звонкие девичьи голоса. Пиханды ласково переглянулись.
— Зазовите всех в дом и угостите! — распорядилась Ружена.
Двери в сенях широко распахнулись, и веселая ватага парней и девушек хлынула с песней в дом.
