В хватких руках Матея Срока Кристина Пихандова совсем переменилась: ожила и расцвела. Оно и впрямь: когда девушка счастливо любит, она походит на цветок — и пахнет притягательно, и щеки ее окрашивает бегущая по жилам кровь, и смех на устах искрится и звенит, как роса в чашечке. Чем больше проводила Кристина ночей с Матеем Сроком, тем сильней она распалялась. Ее пылкие ладони будоражили Матея, горячее лицо, лоб и губы выжигали на груди, шее, по всему его телу глубокие метины, огненные икры и бедра пробудившейся женщины льнули к нему, точно лава к кремнию, раздувая огонь животворящей любви.
Матей Срок был лесоруб. Управившись с работой в поле, он налаживался с артельной братией в ближние леса, рубил, тесал, окорял или свозил толстые деревья, помогая грузить их на пригнанные железнодорожные платформы. Молодой лесничий Путош, только недавно окончивший градркское лесоводческое училище, с нежностью обнимал поваленные деревья и восторженно восклицал: «Ребята, на бумаге из этого дерева будут писать короли и императоры!» Матей Срок однажды ухмыльнулся и горестно заметил: «А нам скоро нечем будет и зад подтереть!» Лесничий Путош в зеленой форме покраснел и воскликнул: «Срок, не оскорбляйте наши прекрасные леса!» Матей всадил в дерево топор по самое топорище и, пока легонько его расшатывал, вытаскивая, исподлобья смотрел на лесничего. «Леса наши?! Пусть лучше оскорбляются короли!» Лесничий Путош подошел вплотную к нему, и его подбородок, зарастающий редкой щетиной, заметно дрожал: «Это как же прикажете понимать? Каких таких королей и императоров вы здесь оскорбляете?» Матей Срок нахмурился, сказал громко: «Всех!» — «Ну, ну, поосторожней! — пригрозил Матею вспыльчивый лесничий. — Еще раз сболтнете лишнее, не видать вам леса!» — «А ты не бойся, приятель, — рассмеялся Матей. — Императоры не услышат, разве что я им топором по дереву напишу! А понадобится, так и подписаться могу!» Ошарашенный лесничий попятился, качая головой. «Сами себе могилу роете! — еле выдавил он. — Но я вас в нее не столкну. Сами туда свалитесь!» Матей Срок только засмеялся, а лесничий Путош сконфуженно ретировался. Однако он не был плохим парнем: хоть и стоял горой за монархов, а вреда Матею никакого не причинил. Правда, с того дня избегал разговоров с ним, да и Матею были они без надобности. Изо дня в день он тешил себя мыслью, что вечером воротится домой, увидит Кристину и снова будет осторожно извлекать из своих набрякших ладоней нежные, упоительные ласки.
Кристина с матерью между тем собирали и пополняли приданое, С утра до вечера просматривали и гладили простыни, наволочки на перины и подушки, полотенца, расшитые скатерти и салфетки, рубашки, юбки, фуфайки и платья.
— Лишь бы без рукоприкладства! — завздыхала мать. — Отец его свою-то в молодости часто бивал. Ревнивый, говорят, был, а выказать это по-другому не мог, вот и бил бедолагу жену смертным боем, бил, покуда два раза не опросталась. Как бы и сынок не пошел в родителя, не поднял на тебя руку…
— Не будет, мама! — засмеялась Кристина и заглянула весело матери в глаза. — Я верно знаю, что не будет!
— Да разве наперед узнаешь, как оно будет. Теперь-то он тихий, робкий, пикнуть не смеет, а как перед алтарем поклянешься ему, глядишь, с вечера до утра и переломится. Мужика не разберешь даже в его последний час. Вот возьми-ка нашу старую соседку Цилу! Двадцать лет как вдовеет. Покойный Федор, муж ее, всю жизнь на нее зверем смотрел, даже по двунадесятым праздникам словом с ней не обмолвился. Она бы и не ведала, какой у него голос, кабы он по вечерам вслух не молился. Отчаялась, уходила от него раза три, не знала, что и делать. И на свою жизнь покушалась, а все осталось по-прежнему. Только на смертном одре он ей открылся, что шибко любил. Она чуть с ног не повалилась, когда услыхала это. Все-то думали, что он не терпит ее, а он любил. А может, и то была не правда, может, он просто так сказал — ей в утешение.
