Дориэй громко объявил, что ему нужны добровольцы, желающие покрыть себя неувядаемой славой. Но фокейцы молча потупились. И только когда Дионисий крикнул, что на карфагенском корабле могут быть ценные трофеи, к нам подошло одно из пятидесятивесельных судов, которое и взяло Дориэя на борт.
Когда судно приблизилось к берегу, спартанец первым соскочил на сушу. Два наших воина с огнивом, трутом и кувшинами с оливковым масло незаметно пробрались на карфагенское судно, и пятидесятивесельник тут же отчалил — подальше от огня.
При виде Дориэя, в одиночестве стоявшего на берегу с угрожающе поднятым щитом и пучком тяжелых копий под мышкой, карфагеняне от изумления потеряли дар речи. Дориэй же начал громко кричать и, топая ногами, вызывать их на бой. Тут финикийцы наконец заметили столб дыма над своим черно-красным кораблем, и гоплиты с воем выскочили из леса, чтобы спасти его. Всего их было человек пятнадцать. Ослепленные яростью, они, путаясь друг у друга под ногами, бежали к Дориэю, который не терял времени даром и с помощью своих смертоносных копий уже уложил четверых врагов. Затем, обнажив меч, он помчался навстречу карфагенянам, зычным голосом призывая своего предка Геракла следовать за ним и наблюдать за боем. Финикийцы от подобной наглости растерялись, двое из них обратились в бегство, а остальные погибли от меча Дориэя — в том числе и какой-то военачальник, который был так ослеплен яростью, что попросту не заметил острого лезвия спартанского меча и с размаху напоролся на него.
Глядя на Дориэя, Дионисий ругался, вырывал волосы из бороды и кричал:
— Вот это воин! И почему именно его должны были ударить у Лады веслом по голове?
Желая слегка передохнуть, Дориэй нагнулся и вырвал из ушей убитого золотые серьги, а заодно снял изображение львиной головы, которое тот на красивой цепочке носил на шее. Дориэю приходилось постоянно уклоняться от стрел и копий, которыми оставшиеся пока в живых финикийцы старались его отогнать. И даже мы слышали, с каким звоном отскакивали стрелы от его панциря и наколенников.
Тем временем фокейцы, проникшие на карфагенское судно и поджегшие его, основательно обыскали корабль от носа до кормы и разбили кувшины с оливковым маслом, после чего пламя взметнулось высоко в небо.
Дориэй вытащил из щита несколько вражеских копий, швырнул их на землю и потоптал своими украшенными бронзовыми пряжками сандалиями. Затем он извлек из бедра стрелу, и еще одну стрелу, которая пронзила его щеку, пока он орал, широко разинув рот. Финикийцы, увидев кровь у него на лице, завизжали от радости, и вновь на спартанца обрушилась лавина вражеских стрел и копий. Дориэй, припадая на одну ногу, двинулся навстречу врагам. В гневе он был так страшен, что карфагеняне повернули назад и скрылись среди деревьев. Некоторые из воинов в ужасе призывали на помощь бога Меликерта. [30]
Тут Дионисий, неотрывно следивший за ходом боя, горько заплакал и воскликнул:
— Никогда не прошу себе, если такой храбрый воин погибнет в столь незначительной стычке, пускай даже спасая этим всех нас!
В ту же минуту я осознал, что в глубине души желаю гибели Дориэю. Вот почему я смотрел на его подвиги, испытывая огромное чувство вины, но отнюдь не собираясь ринуться ему на помощь. Теперь же я мог больше не корить себя, потому что Дионисий приказал одному из пятидесятивесельных судов подойти к берегу и забрать Дориэя. Карфагенское судно по-прежнему пылало вовсю, а поджигатели плыли к своим кораблям; у каждого из них на шее болтался узелок с награбленным добром. Только сейчас я понял, что Дионисий намеревался оставить Дориэя на берегу, где тот должен был геройски погибнуть. Однако вскоре хитрец сообразил, что моряки не одобрят его, если он предаст такого смельчака.
Судно подошло к берегу, обогнув объятый пламенем корабль, и фокейцы забрали Дориэя на борт. Ему удалось даже не потерять свой пробитый копьями щит, хотя кровь, хлеставшая из раны в бедре, окрасила воду, по которой он ковылял к кораблю, в красный цвет.
Бой Дориэя с карфагенянами так захватил нас, что я заметил Арсиною, которая стояла за мной и с восторгом следила за спартанцем, лишь после того, как опасность миновала. На ней была только коротенькая туника, перехваченная в талии широким серебряным поясом, который подчеркивал соблазнительные изгибы ее фигуры.
