Корабли не оставляли нас до наступления сумерек, а как только зашло солнце и берег вдали потемнел, они развернулись в боевой порядок и пошли в атаку, взбивая носами пену.
Послышался треск и грохот — это легкие неприятельские суда таранили наши пятидесятивесельники, шедшие по обеим сторонам флагмана. До нас долетали предсмертные крики гребцов — стрелы и копья настигали их через отверстия для весел. Немудрено, что вскоре пятидесятивесельные корабли замедлили ход и почти остановились. Одно из вражеских судов, оказавшись совсем рядом с нами, сломало оба наших рулевых весла. Дионисий взревел от негодования и собственноручно забросил абордажный крюк, который зацепился за корму легкого корабля этрусков. Его деревянная обшивка тут же треснула. Гребцы пытались вытащить крюк, а воины защищали их щитами, однако с высоты нашей палубы нам не составило никакого труда поразить их копьями и выкинуть за борт с помощью весел.
Враг решил атаковать нас с носа, но с первого раза продырявить толстое дерево ему не удалось. Нападавшие хотели было повторить маневр, но промахнулись и врезались в борт нашей триремы. Прежде чем гребцам удалось высвободить судно, большая часть их команды погибла.
Бой длился всего несколько минут, однако наши потери были очень чувствительны — в первую очередь это касалось пятидесятивесельных судов. И хотя нам удалось потопить корабль, который Дионисий столь удачно зацепил крюком, безудержность натиска этрусков заставила Дионисия призадуматься и начать жевать свою бороду. Мы постарались как можно быстрее исправить наши рулевые весла, а команда пятидесятивесельника заткнула пробоины овечьими шкурами, но вычерпать всю воду из трюмов нам удалось лишь к рассвету. Увы, соленая вода смешалась с питьевой, а запасы пищи, которые мы взяли в поселениях в устье реки, намокли.
Хуже всего было то, что нам не удалось отделаться от этрусских военных кораблей. Пострадавшие в бою суда направились к берегу и скрылись в темноте, однако уцелевшие все еще находились поблизости. Ночью этруски установили на корме котлы со смолой. Мы дважды пытались протаранить и потопить их, но они ловко ускользали от нас, обрушивая на нашу палубу град стрел и копий.
Дионисий предложил:
— Давайте посоветуемся, как быть. Где это видано, чтобы юркий, как мышонок, кораблик атаковал огромную трирему, хотя бы даже только для того, чтобы поломать ей рулевые весла? Тиррены не придерживаются общепринятых правил морского боя, согласно которым драться между собой должны одинаковые корабли, в то время как перед легкими судами ставятся совсем другие задачи.
Я возразил:
— В их приморских городах наверняка есть и большие корабли. Я подозреваю, что они жгут смолу, чтобы вызвать их сюда.
Кошка Арсинои бесшумно проследовала мимо нас, задержалась около Дионисия и несколько раз потерлась о его ногу, а затем потянулась и принялась царапать когтями палубу. Дионисий в восторге воскликнул:
— Священное животное умнее нас всех! Посмотрите, оно повернуло голову на восток и дерет когтями палубу, чтобы вызвать восточный ветер. Так давайте же все начнем царапать палубу и свистеть, подражая ветру и заклиная бога ветров.
И он приказал своим людям скрести ногтями палубу, нежно поглаживать мачты и свистеть. Некоторые даже пытались исполнить танец дождя, который они переняли у своих отцов в Фокее. Своим странным поведением мы так напугали этрусков, что они предпочли отплыть подальше. Но как мы ни старались, вызвать ветер нам не удалось. Мало того, мы добились обратного: перестал дуть даже легкий ночной бриз, и море стало неподвижным. Поняв бесплодность наших усилий, Дионисий приказал привязать пятидесятивесельники к нашему кораблю, чтобы люди могли спокойно отдохнуть, помолиться, вымыться, причесаться, натереть тела благовониями и на рассвете достойно встретить смерть.
Огни тирренских кораблей постепенно отдалялись и наконец исчезли. Нас окутала такая тьма, что мы едва-едва различали мерцающую у кормы воду. Я воскликнул:
— О Дионисий из Фокеи, тебе опять повезло! Вражеские суда ушли. Этруски боятся оставаться на ночь в море, поэтому они направились к берегу.
