— Знаете, Мишки Гамми и прочие звери, тут по дороге странная история произошла. И вот эта тварюшка в ней замешана…
— История у вас произошла с географией… Сначала миски мыть! — скомандовал Гил.
Здесь надо сделать отступление и поговорить о прозвищах. "Мишки Гамми" действительно все как один носили имя "Михаил". Светловолосый Майк был Михаил Бахтин, но среди своих прозывался чаще Майком Мак-Лаудом — за некоторое внешнее и внутреннее сходство с телевизионным Горцем. Майк, правда, предпочел бы клановое имя Мак-Арт, которое, по его мнению, было связано с медведями, но ничего не попишешь — прозвище уже приклеилось к нему намертво. Некоторые злоязычные пытались звать его Горцем, но Майк пресекал такие поползновения. В паспорте Дракона значилось, что обладателя сего документа зовут Михаилом Брагиным, но вспоминали об этом редко, если вообще вспоминали. А вот у худого черноволосого парня в камуфляже прозвища не было, потому что "Гил" — всего лишь сокращение от фамилии Гилинский. Не было прозвища и у Инки Долининой, как-то не случилось ей подцепить ничего подходящего. Кудрявая пацанка, в миру — Татьяна Зайцева, откликалась на "Тайка" и "Зайка". Вообще, прозвища — странная штука…
Однако пока Инка отмывала миски и каны, парни растянули под ветхой крышей тент, разложили пенки и спальники, а Гил приспособил изогнутый корень под подсвечник. Майк собирался упаковаться раньше всех, одолеваемый сонливостью, и его задвинули в угол, чтобы не мешал. Так что пока все прочие еще возились, он уже спал сном праведника. Да и то сказать, особых грехов за ним не водилось, если не считать грехом излишнее пристрастие к холодному оружию.
Едва Инка уселась на свой спальник, как Дракон задал вопрос, который терзал его от самой пристани:
— Что это был за парень в черном плаще и куда делся?
— Какой такой парень? — поинтересовался Гил.
— Я хотела было рассказать, да ты меня услал миски мыть, — поддела его Инка. — Ладно, мишки Гамми. Верить — не верить, дело ваше.
И Инка принялась вкратце пересказывать историю, записанную в потрепанной тетрадке без обложки. Фантастика чистой воды, если хотите знать мое мнение. Гил слушал эту фэнтэзи а ля Крапивин с серьезной физиономией, Тайка — широко раскрыв глаза, а Дракон сделал "удавью морду". Он-то все уже читал, а потому развалился пузом кверху, а на пузе у него развалился котенок.
— Ну и какова мораль? — спросил Гил, когда Инка завершила рассказ.
— А этот парень на катере — он оттуда.
— Из тетрадки выпрыгнул? Может, тебе показалось, что он исчез? — Гил всегда стоял на позициях трезвого рационализма.
— Ага, и куда он девался с подводной лодки? С катера, то есть.
— Может, он тебе вообще привиделся? — заподозрил Гил.
— Ага, я бинт на привидение извела…
— Гил, нормальный человек не будет по улицам ходить в прикиде, а этот тип был в длинном плаще, — меланхолично добавил Дракон.
— И этот черный хвостатый, — Инка указала на котенка, — не зря на него шипел. Вот попомните мои слова: мы еще огребем приключений себе совсем не на головы!
— Кажется, уже огребли! — эти слова принадлежали Майку, который, оказывается, уже пару минут как проснулся, и стоял у двери в одних плавках.
Снаружи послышались голоса, потом резкий звук рога. Дальше все произошло очень быстро. Все четверо рванулись к двери посмотреть, что же там такое. Дракон опрокинул свечи, которые мгновенно погасли, Тайка в темноте рухнула прямо на Барри. Одновременно с ее воплем раздался душераздирающий мяв, и черная молния вылетела наружу.
— Тише, идиоты! — прошипел Дракон.
— Куда тише-то? — сказал Гил.
— Народ, вы только посмотрите!
Посмотреть было на что. Вы никогда не видели, как танцуют эльфы? Нет, не эти мелкие чудики с крылышками, а самые настоящие? Нет? Ну тогда описывать это бесполезно. Это надо видеть — танцы эльфов при полной луне.
Неземная музыка, флейты и арфы, летящие одежды, смех, как звон серебряных колокольчиков, гордые всадники в зеленых с серебром одеждах верхом на золоторогих оленях, и — Королева в мантии из лунных и солнечных лучей… Словом, перо мое бессильно это все описать. А наши путешественнички увидели все это воочию. Так что на некоторое время они потеряли дар речи совершенно, только ехидный Гил сказал:
