13-я кавалерийская бригада знала нескольких командиров. Летом 1919 года во время отхода под натиском белых ею командовал пришедший в Красную Армию из лагерей военнопленных высокий, стройный, в пенсне, чех Новотный — бывший гусарский офицер австро-венгерской армии. Под Касторной, когда мы выходили из окружения под носом у бронепоезда белых, он был ранен.
На смену Новотному прибыл помощник командира одного из стрелковых полков 42-й дивизии Попов. Донбасский шахтер, бывший красногвардеец, он в первых же боях показал себя отважным бойцом. На отдыхе — рубаха-парень, равный и с командиром полка, и с рядовым кавалеристом, в бою — в черном кожаном костюме, сам черный, на огромном сером коне, он с высоко поднятой шашкой был в гуще всех схваток. Когда его ранили при наступлении на Дебальцево, вся бригада тяжело переживала потерю полюбившегося ей командира.
После Попова во главе бригады стал командир Орловского полка красавец усач, бывший штаб-ротмистр, Владимир Николаевич Есипов. Это о таких усах, как у Есипова, Пушкин сказал: «Усы гусара украшают». Крайняя инертность нового командира сковывала живые силы бригады. Есипов вскоре был снят. Вместо него прислали из Александровска, нынешнего Запорожья, Владимира Иосифовича Микулина.
Микулин, конечно, не мог, подобно шахтерскому вожаку Попову, двумя — тремя словами добраться до самого кровного, чем жил боец. Но лишь он, новый комбриг, показал всем нам, как можно из малоповоротливой, сырой глыбы отточить гибкий живой организм, на лету перестраивающий свои ряды то для сложного маневра в зоне огня, то для разумного наступления в разомкнутых линиях, то для ловкого удара по флангу, то для сокрушительного натиска сплошной сомкнутой стеной. Бойцы, со строгой меркой подходившие к каждому новому начальнику, полюбили Микулина.
Весною, в дни затишья под Перекопом, бригада выходила из Чаплинки в степь. Наш комбриг подавал команды то голосом, то на трубе, то просто шашкой, заставляя полки менять строй и боевые порядки. Затаив дух, мы носились по широкой Таврической степи, над просторами которой, словно невесомая кисея, плыл стекловидный голубоватый воздух.
Нередко наш комбриг брал у штаб-трубача сигналку и сам исполнял на ней кавалерийские сигналы, изумляя своим искусством музыкантов-трубачей.
Многие из нас впервые участвовали в подобных учениях, во время которых каждый боец ощущал, что его собственные силы вырастают вдесятеро. Подымая боевой дух массы, Владимир Иосифович сам радовался каждому сноровистому и четкому перестроению.
Вскоре мы оценили пользу этих учений. Под командой Микулина бригада в апрельские дни 1920 года покрошила не одну сотню белогвардейских всадников.
Не чета чванливому Соседову, бывший царский офицер и дворянин Владимир Микулин привил многим из нас любовь к филигранной строевой выучке.
* * *
В Ивче, вспоминая уроки Микулина, я усиленно готовился к полковым учениям. С адъютантом полка Петром Ратовым мы садились за стол и, раскрыв кавалерийский устав, с помощью спичек выстраивали на столе эскадроны и полки. Каждая спичка обозначала развернутый строй взвода. Чередуясь, один из нас подавал команды, другой, передвигая спички, совершал заданное перестроение. Затем мы приглашали Афинуса, и в нашей хате с утра до вечера ревела оглушительная медь. Мы разучивали мотивы кавалерийских команд и тут же по сигналам трубы манипулировали на столе спичками-взводами.
Потом уже занятия, в которых принимал участие весь командный и политический состав полка, проводились в просторной ивчинской школе.
Сотник Силиндрик и прибывший из 6-го полка уралец Ротарев молча сносили «спичечную муштру», зато Храмков, как всегда морщась и фыркая, громогласно выражал недовольство.
Но после того как, спутав команды, он вклинился в строй соседних сотен, чем вызвал недовольство товарищей, отношение Храмкова к «спичечной забаве» стало меняться.
Наши усачи, искоса, в смущении поглядывая друг на друга, сначала несмело, а затем все дружней и дружней, как школьники, повторяли под аккомпанемент штаб-трубача уставные слова команд:
