— Я не получал, — сказал Козельцев.
— Может, почта чего-нибудь налажала?
— Может быть. Так что с моим туром? Твой приятель его выкупил?
— Нет. Он подумал, если ты сам заказ не подтвердил, то, возможно, изменились обстоятельства. Пока он дозванивался до меня, тур пустили в продажу. Ну и, сам понимаешь, через три минуты его уже не было.
Владимир Андреевич вздохнул. Мир снова поворачивался к нему привычной, слегка грязноватой гранью.
— Короче, сколько?
— Владимир Андреевич, ну при чем здесь деньги?
— Слушай, Гриша, у меня был совершенно убойный день. Поэтому не морочь мне голову. Сколько ты хочешь за свой тур?
— Извини, Владимир Андреевич, не могу. Правда. Не обижайся, но мне такой шанс упускать нельзя. У тебя вон какая коллекция. И модернисты, и импрессионисты, да все в подлинниках, а у меня ни одного приличного полотна. Так что прости.
Владимир Андреевич вздохнул:
— Гриша, зачем тебе голландцы? Ты же не коллекционируешь живопись подобного уровня. Это хай-класс. У тебя средств на подобное хобби нет. Строго говоря, ты вообще не коллекционер. А для меня это дело жизни. Не дури. Я заплачу столько, сколько ты запросишь.
— Я, может, и не коллекционер, но надо же и мне с чего-то начинать? Вот куплю этих голландцев для почина, и сразу появится стимул.
— Гриша… — Владимир Андреевич вдруг страшно захотел спать. Сначала выпить пива, а потом завалиться спать, часиков на двадцать. На двадцать, понятно, не получится, но хотя бы на десять. — Не купишь ты голландцев. И коллекционером не станешь. Для меня этот круиз — вопрос жизни. Сделай мне одолжение, уступи свой тур.
— Владимир Андреевич, я все понимаю, но и ты меня пойми, — ответил Гриша. — Нельзя мне такой шанс упускать.
Козельцев повесил трубку. Он шел домой. Конечно, можно было позвонить организаторам круиза, возможно, кто-то в последний момент откажется от тура, мало ли как могут сложиться обстоятельства, но Владимир Андреевич в этом сомневался. Гриша ни за что не упустил бы возможность оказать ему услугу, в расчете, конечно, на услугу ответную.
Ну что же, круиз сорвался. Правда, есть еще масса мест, куда можно уехать на время. Его поспешное исчезновение вызовет кривотолки, но…
Владимир Андреевич жалел не о жизни, пошедшей наперекосяк. Рано или поздно все наладится. Пусть не так, как раньше, но наладится. И деньги еще будут. Он жалел о голландцах. Любой коллекционер его понял бы.
Козельцев добрел до дома, заглянул на стоянку, убедился, что «Мерседес» на месте, поднялся в квартиру. Не снимая туфель, прошел в комнату и рухнул на кровать. Уставился в потолок. Лежал, разглядывал лепнину по углам комнаты и болтал ногами.
В голове неспешно плавали мысли о деньгах, о Смольном, о вчерашнем дне и о дне завтрашнем: Он подумал о том, как дешево попался. Смольный взял на совершенно левый понт, а он поверил. Пошел, как ослик за морковкой, подвешенной к удочке.
Теперь Паша. Что делать с Пашей? Заявлений нет, это значит, что завтра к вечеру бывший товарищ начнет устраивать ему счастливую жизнь.
А надо вцепиться ему в горло зубами. Как Смольный, пронеслось в голове. Мысль была приятной. Клыками, да за яремную вену.
Примерно через час он достал телефон, набрал номер.
— Паша? Паша, это Владимир Андреевич. В общем, так, Паша. Заявлений не будет. Секретарш я отпустил. А как хочешь, так и выкручивайся. Это твои проблемы. Ты, сучий потрох, за что пол-«лимона» получил? Думал, за красивые глаза? Могу дать бесплатный совет, — говорил Владимир Андреевич легко и свободно. Он отчетливо осознавал, что терять ему, в сущности, нечего, и это осознание вдруг наполнило его силой. — Изыми из дела заключение экспертов, подмени пистолет, дай подержаться за него какому-нибудь урке, который от туберкулеза загибается, пообещай перевести на щадящий режим, положить на больничку. А в следующий раз, прежде чем языком болтать, думай, с кем разговариваешь. И учти, если ты на меня попробуешь свой хвост куцый поднять, я такого о ваших делах на следствии порасскажу — тебя уроют в тот же день. Прямо в камере. Если, конечно, тебе посчастливится до камеры дотянуть. Ты понял меня, г…о прокуратурское?
