— Так ты бы и дал им. Ведь соболя-то уже привезены.
— Кому я дам? Они же хотят по старым спискам получить, то есть и на погибших, и на беглых. А я такого неправого дележа не могу допустить. Стало быть, надо учинять перепись. А они, собаки, бунтуют. Пойдем, Данило, спать: время позднее.
Пустил меня Яков в свой шатер, и там я на подстилке скоро уснул.
Пробудился я по недолгом времени от великого шуму и оттого, что челядь шатер складывала. Вылез я, огляделся и тотчас понял, что совершилось предреченное Григорием: гетман напал на царское войско!
Еще почти и светать не начинало. Час ранний был, небо звездами усыпано, а трава божию росою окроплена, аки пречистыми диамантами; и новый день еще утренней светлостию не возсиял. (Вот это место у меня очень красиво получилось).
Немцы кругом бегали с пищалями и громкими воплями. Седлали коней, собирали шатры. Делагарди на белом аргамаке словно вихрь меж ними метался, уряжал полки и роты.
У плетня немецкие стрельцы уже бились с польскими рыцарями, которые первыми приблизились к забору, а за теми рыцарями и другие быстро приближались. Далее в поли горели огненным пламенем обе деревни, которые вчера еще давали кров и пристанище добрым христианам, бедным землепашцам. Из той стороны доносилась польская боевая музыка. А по левую руку, где табор Дмитрия Шуйского, творилась сумятица несказанная. Издали глядючи нетрудно было возомнить, будто там великая и кровавая сеча происходит, в коей из-за тесноты люди до смерти давятся (так было в битве на поле Куликове: не столько людей посечено, сколько подавлено).
Подбежал я поближе к Дмитриеву стану, и только тогда уразумел, что поляки туда еще не приходили. А это наши ратники-неумельцы сами учинили давку, когда их посреди ночи вдруг разбудили и велели коней седлать.
На счастье Дмитрия Шуйского, у гетмана было так мало людей, что он не мог, налегая всеми силами на плетень и на немцев, отрядить даже малейшего войска против русских полков. И у Дмитрия достало времени урядить войско. Тут-то он всё свое умение показал сполна: так полки состроил, что хуже и глупее придумать нельзя. Конницу поставил единым сонмищем, сиречь тесною толпою, на самом краю поля, и было это войско похоже на стадо скота своей неурядностью и беспорядком. А пеших ратников поставил в лесу на опушке сразу за конницей, безо всякого между ними просвета.
И стояло войско неподвижно и праздно, пока поляки управлялись с немецкими ротами Делагарди.
Я тем временем добежал до острожка, и там увидел на взгорке Дмитрия Шуйского. Воевода сидел на коне росту преогромного, толпою прислужников окруженный. И не только сам Дмитрий, но и конь его был весь в золотой парче и жемчугах с соболями чуть не до копыт.
Хотел я пройти мимо, но Дмитрий меня заметил и послал дворовых людей меня привести. Потом велел он мне подать чарку меда сладкого, земляничного, и сам выпил за здравие царя Василия. А воз с ествами и питием и со многими золочеными кубками и прочим тут же подле воеводы стоял.
Чарку я выпил и пал воеводе в ноги, и осмелился слово молвить.
— Подал бы ты, государь боярин, немцам помощь! Яков им до сих пор жалованья не роздал, они воюют без охоты, неволею!
Но напрасны были мои старания! Воевода разгневался на мою дерзость, рожа у него закраснелась, и закричал он голосом страшным:
— Как ты смеешь, щенок, меня учить? Что ты в ратном промысле смыслишь? А ну, кнута ему!
Схватили меня дворовые, стали одежу стаскивать. А один сукин сын у боярина спрашивает:
— Сколько дать ему, батюшка?
— Десять плетей для первого случаю. Хватит с него.
Но не попустил Господь этому Дмитрию, кровавому псу, надо мною надругаться. Выскочили из-за горящей деревни конные польские роты, и ударили, точно молния небесная, по русскому войску. У нашей конницы не достало духу полякам противиться. И нет бы им, дурням, разъехаться в стороны и выпустить пешую рать, что в лесу позади них стояла. Нет, повернули коней вспять и сами же свою пехоту потоптали. И в единое мгновение ока всё великое и многочисленное русское воинство позорному бегству предалось.
Дмитрий Шуйский первым в острог вскочил, а за ним часть войска устремилась. И все прислужники княжеские разбежались, и палачей моих как ветром сдуло: так кнут моей спины и не коснулся.
