Трое против Колдовского Мира - страница 134

Обернувшись в последний раз, я с трудом поднял лапу и хотел произнести старинное пожелание покоя, которое мы на границе обращали к павшим братьям по оружию. Но из щели, служившей мне ртом, не вырвалось ни слова. Тогда я произнес эти слова мысленно:

— Земля, прими свое; вода — свое; а то, что освободилось ныне — да будет свободно и да поднимется ввысь по воле Ситри…

Последние слова появились неизвестно откуда, они не имели отношения к верованиям моего народа. Но едва возникнув в моем сознании, эти слова пронеслись по воздуху — на этот раз не зеленые, а золотистые, как меч. Они устремились к существу, плакавшему кровью, и исчезли, словно вошли в него — в лишенную лица голову и в тело.

За этим не последовало ни звука — только прокатилась мощная волна чувства, повалившая меня навзничь, словно штормовой вал. Я лежал, захлестнутый ею, изо всех сил стараясь внутренне преодолеть ее напор и остаться самим собой. Потом эта волна схлынула, и я с трудом поднялся на четвереньки Плакавшее существо распадалось на части, оседая и оползая, как необожженная глина под действием воды. Наконец оно рассыпалось окончательно, и на его месте осталась только груда красной пыли.

Весь дрожа, я неуклюже поднялся на ноги. Рядом со мной что-то лежало. Изумленный, я увидел, что луч, двигавшийся вместе со мной, принял очертания меча. Но когда я, тяжело опустившись на колено, хотел поднять меч, выяснилось, что я могу только немного подвинуть его.

Я снова поднялся во весь рост и ощутил еще одну перемену — какую-то тревогу, разлитую вокруг. Я подумал, не навлек ли я на себя, разжалобившись, какую-нибудь страшную опасность.

— Каттея!

Я двинулся дальше, стараясь переставлять лапы побыстрее и гадая, отчего изменился луч.

По воле Ситри — откуда взялись в моем сознании эти слова? А раньше, когда я сразил чудовище в темном туннеле, — к кому я взывал? К Ситри! Значит, это слово или имя наделено магической силой? Надо было проверить мою догадку. Я остановился, глядя на бесплотный золотистый меч.

— Именем Ситри! — подумал я. — Стань снова оружием в моей руке! На этот раз сокрушительной волны чувства не последовало, но по всему моему телу прошла сильная дрожь, словно что-то невидимое тряхнуло меня. Яркая вспышка света неистово заплясала по призрачному мечу, и он, засияв, больно ослепил меня. Я зажмурился и издал какой-то звериный вопль. Но когда заставил себя снова открыть глаза…

Передо мной был меч, реальный, а не луч света — тот самый меч, который я взял в склепе. Я стоял на коленях там, где застал меня приступ стариной дрожи. В третий раз потянулся к мечу — и, хоть и с трудом, сжал его в непослушной лапе. При этом мне показалось, что какая-то новая сила влилась в мое тело.

Кто такой (или что такое) Ситри? Он, определенно, имеет здесь власть. Может быть, он вернет мой прежний облик, чтобы я мог, если потребуется, защищаться мечом?

Я решил попробовать:

— Именем Ситри, да буду я человеком, как прежде…

Я ждал нового сотрясения, какого-то действия магической силы, но ничего не произошло, и человеческий облик ко мне не вернулся. Я тяжело поднялся с колен. Меч был связан с Ситри, я — нет; зря только надеялся, ничего и не могло произойти.

— Каттея!

Посланная мысль снова устремилась вперед, и я продолжал свой нескончаемый путь по этому чуждому пространству, не связанному никакими известными мне измерениями. Едва переставляя неуклюжие лапы, я все-таки продвигался вперед. Через некоторое время что-то замаячило в цветовых вспышках. На этот раз — не громадная сгорбленная фигура, а стена, отливающая ровным постоянным светом. Она состояла словно из гигантских граненых драгоценных камней, сужающимися концами уходящих в горизонтальную поверхность. В чередовании этих камней была та же система чисел: три желтых камня, семь фиолетовых, девять красных. Я приблизился, стена была выше моего роста.

Мои мысли устремились через нее — к той, которая, как я надеялся, была за стеной. Я медленно прошел вдоль стены сначала в одну, потом в другую сторону. В обоих направлениях она тянулась насколько хватало глаз. Перелезть через нее нечего было и пробовать — камни слишком гладкие, а я — слишком неповоротлив.