Ты спрашивал, что извлечь из процесса по поводу убийства Воровского[507]. Не зная протоколов, трудно высказаться. Но кое-какие советы я могу подать. В речах есть, вероятно, попытка личной характеристики Воровского. Может быть, и очернение его противной стороной. Эти все места нужны. Особенно ценны те места, которые сближают убийцу, его защитников и друзей с графом Сфорца. Последний характеризует Воровского как лжеца, как человека, примкнувшего к большевикам после победы, наконец, как шовиниста-поляка, которому русское было чуждо и враждебно. Все, что так или иначе приближается к этой характеристике и, наоборот, противостоит ей, надо тщательно выписать. Далее, необходимо выяснить — кратко — тактическую сторону убийства: где, когда, при каких условиях, а также — опять-таки кратко — политическую обстановку убийства: зачем и в каком звании Воровский находился в Женеве, что писала женевская печать о нем и т. д. Но все это кратко, чтобы иметь лишь необходимые точки опоры.
Пфемферт хочет напечатать в своей «Акцион» мою статью об Испании[508] и проект платформы по русскому вопросу. Я лично возражений не нахожу. Пфемферт ссылается на то, что известные возражения идут с твоей стороны под углом зрения издательским, т. е. с точки зрения «конкуренции», что ли. Мне не думается, что перепечатка в журнале — притом с большим запозданием — могла нанести ущерб брошюре. Но это уж вы должны решать на месте. Я ему отвечу в том смысле, что по этому вопросу прошу сговориться с тобой. Зато я всячески приветствовал бы напечатание у него проекта платформы: надо попытаться внести дифференциацию в эту среду, достаточно, впрочем, законсервированную.
Ты пишешь, что «ничего не забываешь из поручений». Я в этом ни одной минуты не сомневался и не сомневаюсь. В поручениях противоречия действительно нередки, как и неясности. Объясняется это тем, что поручения даются нередко ощупью, причем в разные моменты работы и под влиянием разных потребностей и соображений. Но до сих пор мы тут не имеем ни малейшего повода к жалобам.
Очень беспокоит неполучение моих «Сочинений» и пакета «Истории» от Фишера. Неужели все это пропало? Насчет Фишера Франкель сегодня будет наводить справки в отеле «Савой». Русское издание «Истории» получено. Оно производит неплохое впечатление, хотя формат слишком мал. При перелистывании заметил две опечатки. Фамилия Церетели пишется упорно через два л. Точно он итальянец, а не грузин.
О Рязанове, пожалуй, придется дать во втором томе более обширную биографическую справку и личную характеристику. Поэтому желательно получить книгу «На боевом посту»[509].
Письмо твое № 17, посланное воздушной почтой и помеченное 3–4 мая, получено было здесь 6 мая вечером, следовательно, воздушная почта действует.
Крепко тебя обнимаю.
Л. Т.
9 мая 1931 г.
По поводу заявления т. Трэна
1. Тов. Трэн примкнул к левой оппозиции во второй половине 1927 года, т. е. в такое время, когда на непосредственную победу оппозиции надеяться было нельзя. С того времени, несмотря на разгром оппозиции и победу сталинской бюрократии, Трэн не делал попыток вернуться в ряды этой последней путем полной или частичной капитуляции. Эти факты говорят, несомненно, в пользу тов. Трэна. Товарищи, ближе наблюдавшие Трэна, признают за ним революционный темперамент, способность вести борьбу в трудных условиях, настойчивость и пр. Все это, конечно, очень ценные качества. Сближение с тов. Трэном, привлечение его к работе как в Лиге, так и в интернациональной организации, является в высшей степени желательным. Довольно многочисленные французские товарищи, с которыми я начиная с весны 1929 года вел беседы относительно французской и интернациональной оппозиции, знают, что я все время стоял за необходимость привлечения Трэна к руководящей оппозиционной работе, причем неизменно наталкивался на возражения со всех сторон. Эти возражения сводились к тому, что своим поведением в течение 1923–1927 гг., т. е. тех годов, когда по существу была полностью подготовлена и обеспечена победа центристской бюрократии над ленинским крылом партии, Трэн сделал себя совершенно невозможным в рядах оппозиции, тем более что он отнюдь не склонен — как говорили многие товарищи — ни понять весь объем причиненного им зла, ни отказаться от тех методов, которые он усвоил в школе Зиновьева, Сталина, Мануильского. Не отрицая веса этих доводов, я продолжал, однако, настаивать на том, что честная попытка сработаться — в новых условиях и на новых основаниях — должна быть сделана прежде, чем можно будет вынести решение в ту или другую сторону. При каждом свидании с французскими товарищами разных оттенков я всегда и неизменно ставил вопрос о т. Трэне в указанном выше смысле.
