При этом волна революции переместилась дальше на Восток, дальше от «передового» Запада, и оказалась воплощенной в примитивное и беспомощное доиндустриальное общество. Более, чем когда-либо, классический марксизм выглядел практически неуместным в решении проблем как Востока, так и Запада. И такова была диалектика ситуации, что в то же самое время работали процессы, которые неожиданным образом наполнили ее новым смыслом. Благодаря интенсивной индустриализации, отсталый Восток становится все менее и менее отсталым. Советский Союз стал второй в мире по мощи индустриальной державой, его общественная структура радикально трансформировалась, его огромный рабочий класс тяготеет к современному образу жизни, а уровень жизни и массовое образование быстро растут, хотя и неравномерно. Сами предпосылки социализма, который марксизм видел существующим только в высокоразвитых индустриальных странах Запада, были созданы и собраны внутри советского общества. В соответствии с новыми потребностями этого общества сталинизм с его сплавом марксизма и варварства был анахронизмом. Его методы первоначального накопления были слишком примитивны, его антиуравниловка была слишком шокирующей, его деспотизм — нелепым. Традиции марксизма и Октябрьской революции, выжившие, так сказать, в зимней спячке, начали просыпаться в умах миллионов и воевать против бюрократических привилегий, бездеятельности сталинизма и бремени монолитной догмы. Через насильственную модернизацию структуры общества сталинизм шел к своей собственной гибели и готовил почву для возвращения классического марксизма.
Это возвращение оказалось слишком медленным и сопровождалось замешательством и бесконечными трудностями. Первое десятилетие после Сталина заполнил конфликт между сталинизмом или тем, что от него осталось, и возрождающимся социалистическим сознанием. Если бы троцкистская, зиновьевская и бухаринская оппозиция дожили до 50-х годов XX столетия, на них бы выпала задача десталинизации, и они выполнили бы ее с честью, искренне и последовательно. Но поскольку все они ушли вместе со старыми большевистскими атлантами, а десталинизация была неизбежной необходимостью, за эту работу пришлось взяться сталинским прислужникам и сообщникам; и они смогли с ней справиться лишь нерешительно, с дрожащими руками и разумом, никогда не забывая о своей доле в сталинских преступлениях и всегда стараясь остановить шокирующие разоблачения и тормозя реформы, которые им самим пришлось начать. Из всех призраков прошлого ни один не тревожил их так насмешливо и угрожающе, как призрак Троцкого, их заклятого врага, которому каждое из их разоблачений и реформ было невольной данью уважения. Ничто, в самом деле, так не тревожило Хрущева, как страх, что молодежь, не отягощенная ответственностью за ужасы сталинской эры, может потерять терпение от его уверток и ухищрений и приступить к открытой реабилитации Троцкого.
Открытая реабилитация обязательно должна произойти, хотя, не исключено, лишь после того, как стареющие в зимней спячке подражатели сойдут со сцены. Когда это произойдет, это станет более чем запоздалым актом справедливости по отношению к памяти великого человека. Этим актом государство трудящихся объявит, что наконец-то достигло зрелости, сломало свои бюрократические оковы и вновь избрало классический марксизм, который был изгнан вместе с Троцким.
Как все это может повлиять на остальную часть мира — слишком обширный вопрос, чтобы обсуждать его в постскриптуме биографического анализа. Достаточно сказать, что если историческое развитие уже сводит на нет поражение Троцкого, аннулируя старый антитезис между отсталой Россией и передовым Западом, антитезис, в котором коренилось его поражение, то регенерация русской революции может помочь аннулировать этот тезис до конца. Запад, у которого марксизм, девальвированный матушкой-Россией в сталинизм, вызывал отвращение и страх, наверняка ответит совсем другим образом на марксизм, очищенный от варварских наносов; в этом марксизме он наконец признает собственное творение и свое видение человеческой судьбы. История может совершить полный оборот,
