— Слишком вы строги, Вахтанг Саболыч! И сейчас есть хорошие писатели, Борис Акулин, например…
— Эх, Митрофаныч! Дурят вашего брата, читателя, ох, как дурят! Акулин, говоришь? Какой же он писатель? Слава Богу, он хоть умный человек, слава Богу, и образованный, но писатель… Кстати, он и сам это прекрасно понимает. А начинал он, знаешь, как? Надоело ему переводить чужие романы, и вот заделался он писателем, дурит людей, вроде как литературой занимается, валяет романчики и деньги делает, а поскольку пишет он куда лучше этих баб-"писательниц", сказывается-таки его фундаментальное историко-филологическое образование, то его быстро заметили те, кто пришел на смену интеллигенции и кто мнит себя интеллектуалами, провозгласив его — на безрыбье и рак рыба — истинным талантом. Предрекаю, скоро на него мода пройдет. И появится еще кто-нибудь… Какой-нибудь русский Стивен Кинг… Всё это проекты, проекты, мать их…
Последнюю минуту, пока длилась речь Саболыча, я стоял разинув рот. Что-то странное почудилось мне в словах завсегдатая доминошных баталий, как-то не вязалось все, что он вещал, с внешним обликом этого вечно полупьяного дворового чудака.
Я мотнул головой, отгоняя зыбкий туман, вдруг возникший перед глазами. В ногах появилась слабость, которую можно было приписать последствиям вчерашнего вечера…
А Саболыч тем временем накинулся на современную российскую эстраду и дал ей, что называется, прикурить.
Он заявил, что темные силы, далекие от настоящего искусства, доверчивую молодежь, вконец одурманенную пивом, сажают, говоря языком наркоманов, на иглу, приучая ее к посредственности и пошлости.
Делают звезд из бездарных, малограмотных мальчиков и девочек, место которым не на эстрадных столичных площадках и экранах телевизоров, а, максимум, на детских утренниках где-нибудь в пригороде Великого Устюга.
Там, что ни наваляй, все сойдет. Да простят его жители этого прекрасного города, ибо он не хотел сказать о них ничего дурного. Тем более что провинциалы в этом отношении ничем не хуже и не лучше жителей стольного града.
Да и потом, добавил он после паузы, он в Великом Устюге никогда и не был.
В заключение Саболыч диким голосом заревел: "Рыба!!!", чем и вернул меня к действительности. Мне показалось, что орал он так истошно специально для меня.
Саболыч, конечно, не прост, и для меня он в некотором роде загадка. Для каждого собеседника у него припасено немало разных разностей. И с каждым у него свой разговор.
И о нем тоже страсть сколько интересного и, на мой взгляд, поучительного рассказывают.
Надо сказать, что Саболыч — инвалид. Отсутствует у него одна нога. Левая. Когда, где, при каких обстоятельствах лишился он одной из своих конечностей — неизвестно, хотя, как водится среди приличных людей, этот прискорбный факт не был обойден вниманием некоторых доброжелателей воинствующего ниспровергателя авторитетов.
Поговаривали, что ногу свою Саболыч проиграл в лагере, в солнечной Мордовии, где в брежневские времена отбывал десятерик за любовь к анекдотам. Ногу эту, проигранную Саболычем в буру, урки, якобы, отрезали, изжарили на костре и съели.
А может, все это и враки, а на самом деле отморозил Саболыч ее по пьяному делу, уютно заночевав в сугробе, а наутро сердобольные эскулапы из Склифа левосторонне укоротили его сухопарое тело на четыре животрепещущих дециметра, а может…
Черт его знает, где потерял ногу Саболыч. Да и не важно это. Интересно другое…
Рассказывают, что осточертело Саболычу ковылять на костылях, и задумал он обзавестись протезом.
Сказано — сделано. Собрал он кое-какие бумажки, подкопил денег, сделал заказ и принялся ждать.
И спустя какое-то время Саболыч, сияя радостным лицом, полный счастливых предвкушений, сидел в своей холостяцкой комнатушке со стаканом в руке и почтительно изучал деревянный, с прочными ремешками, протез, приятно пахнущий свежим лаком и коровьей кожей.
Осушив стакан, он долго, с увлечением прилаживал протез к культе, потом, приладив, вбил искусственную ногу в крепкий новый башмак, завязал шнурки и довольно уверенно поднялся со стула. Сделал шаг, другой, третий… Получилось! Саболыч улыбнулся. Подошел к большому зеркалу.
