Двадцать миллионов долларов: много это или мало?
Для кого-то, например, для хрестоматийного чистильщика сапог, двадцать миллионов — немыслимое богатство.
А для барона Ротшильда остаться с крохами, какими-то жалкими двадцатью миллионами в кармане, — означало бы разориться дотла. Ротшильд от такого афронта, чего доброго, умом бы тронулся да с моста Ватерлоо сиганул бы в Темзу.
Я не был Ротшильдом.
Не был я никогда и чистильщиком сапог.
Я был… Впрочем, обо всем по порядку.
Я всегда мечтал разбогатеть. Только случая не представлялось. Долго не представлялось. Пока…
Да-да, так бывает, случай представился.
Все мы живем, окруженные случаями или, вернее, возможностями. Эта тривиальная аксиома известна всем. Тем не менее, каждый день мы проходим мимо возможностей, способных в корне изменить нашу жизнь, не замечая их и обреченно думая, что родились под несчастливой звездой.
Повторяю, мне случай представился. И я его не упустил: я стал богачом, завладев двадцатью миллионами долларов. Но для этого мне пришлось убить человека.
Об убийстве не знала ни одна живая душа. Впрочем, вру: один человек знал. Понятно, что я имею в виду того, кого убил. И душа которого ныне пребывает на небесах. Или — в Аду. Последнее, на мой взгляд, более вероятно, поскольку покойник был негодяем.
Впрочем, в Аду или не в Аду, — это всего лишь догадка, ибо нам, живым, не дано знать, где содержатся души умерших негодяев.
Мне почему-то кажется, что они вообще не попадают ни к ангелам, ни к чертям, а веками торчат где-то посередине и, изнывая от тоски, ждут, когда у Главного Распорядителя выдастся свободная минутка и Он их куда-нибудь пристроит.
А Главный Распорядитель все время занят. Да и торопиться Он не любит. Ибо знает, что неизвестность — страшное наказание. Хуже — только полнейшая определенность, то есть неизбежность.
Надо заметить, что негодяй, которого мне посчастливилось укокошить, помимо традиционного набора отрицательных черт, таких как коварство, бесчестность, зависть и отсутствие чувства благодарности, обладал еще и отталкивающей внешностью: он был тщедушен, плешив и горбат.
Последнее прямо указывает на то, что альтернативы у него не было: горбатого, как известно, исправляет могила. Я лишь помог ему. И смерть, по моему глубочайшему убеждению, пошла ему на пользу.
Умерший был настолько омерзителен, что я отказываю ему в праве на имя. Имя, отчество и фамилия — это для других. Данный субъект достоин лишь клички.
Я не называю его еще и потому, что не хочу коверкать жизнь его детям, которые, несмотря на то, что в их жилах течет кровь негодяя, имеют шанс — чем черт не шутит — стать порядочными людьми.
Повторяю, покойный имел отталкивающую внешность. И был дурным человеком. Это как бы снимает с меня часть вины, делая ее не столь уж тяжкой.
Согласитесь, было бы куда печальнее, если бы я отправил к праотцам не горбатого негодяя, по которому давно плакала веревка, а целомудренную отроковицу, например, победительницу регионального конкурса красоты, или юношу, только-только получившего аттестат зрелости и бойкими глазами вглядывающегося в лучезарное завтра.
Теперь несколько слов об обстоятельствах, подробностях и особенностях того ужасного и в то же время такого счастливого для меня дня.
Начну с того, что убил я негодяя (в дальнейшем для удобства буду называть его Гаденышем) как-то странно, можно даже сказать, по-дурацки.
Да и шел-то я к нему не за тем, чтобы убивать: не было у меня такого намерения.
Мой визит изначально носил исключительно мирный характер, правда, с сильным привкусом меркантильности: мне нужно было каким-то образом вышибить из Гаденыша свой кровный миллион.
Гаденыш проживал в старинном двухэтажном доме, притаившемся в тихом замоскворецком переулке. Охраны не было…
Принял он меня в кабинете. Мой бывший партнер стоял у камина, скрестив руки на груди, как Наполеон, к которому на аудиенцию набился ничтожнейший вестфальский королек.
