Лицо Николки, когда я вышел ему навстречу, и впрямь было перепуганным.
— Что с тобой? В чем дело?
— Федор! Там такое!.. Идем скорее! Кажется, сейчас… Пойдем!..
Он повел меня в одну из комнат, через которую мы, вместе с писателями и гидом Анной Павловной прошли довольно бегло, поскольку в ней было гораздо темнее, чем везде. Когда мы вошли туда, Николка сказал:
— Где камень, который ты нашел сегодня у «колоссов Мемнона»? Он при тебе?
— Вот он, — сказал я, извлекая из кармана обломок с изображением глаза.
— Смотри туда, — указал мне Николка, но секундой раньше я уже успел увидеть то, что его так поразило, и, признаться, испуг овладел мною не меньший, чем только что я наблюдал в своем друге. В самом углу комнаты, менее всего освещенном, располагалось на стене рельефное изображение фараона в два человеческих роста. Фараон сидел на своем троне, как водится в профиль, в руках у него были символы царской власти, а на голове красовалась корона Верхнего и Нижнего Египта. Но главное — лицо его было повреждено: не хватало двух третей глаза, словно кто-то выстрелил Рамсесу в глаз из крупнокалиберного ружья. В руке же у меня лежал именно отстреленный кусок барельефа.
— Давай, я тебя подсажу, — предложил Николка.
— Ну, давай попробуем, — согласился я, и он, обхватив меня за ноги чуть повыше колен, поднял на достаточную высоту, чтобы я мог дотянуться до лица фараона. Обломок безукоризненно вошел в щербину и не вывалился, когда я отнял от него руку. Теперь изображение лица Рамсеса выглядело целостным и благодарное выражение тенью прошло по нему.
— Фантастика! — воскликнул Николка, поставив меня обратно на пол. — Держится! Слушай, а как же он оттуда выпал?
— И как он оказался около «колоссов Мемнона»? Хотя, впрочем, — тут же нашел я объяснение, — вполне вероятно, что кто-то выковырял или подобрал здесь этот кусок, а потом обронил или выбросил его около «колоссов».
— Не говори аллитерациями, — заметил Николка и тут же проявил некоторую подлость натуры. — Давай я тебя еще раз подсажу.
— Зачем? — спросил я.
— Как зачем? Не оставлять же фараону! Выковыряем и отвезем в Москву. Ты представь только, у тебя будет такая реликвия! И мне отщипнешь кусочек.
— Ты что, сдурел?! — возмутился я. — А еще ученый. Все вы, ученые, такие. Как только морда не загорится от стыда!
— Да пойми ты, чудак-человек, он же снова вывалится и кто-нибудь поднимет и унесет, какой-нибудь прощелыга-янки или жирный бош.
— Вот пусть они и уносят, — еще более резким тоном сказал я, готовый смазать своему лучшему другу по роже. — А я, во-первых, считаю себя представителем самой высококультурной нации — раз, и, во-вторых, ты что, не знаешь, как мстят духи, охраняющие эти гробницы, всем, кто покушается на их целостность и сохранность? Ты что, не боишься?
— Пожалуй, ты прав, — улыбнулся Николка. — Прости, старик, что-то на меня вдруг напало, будто лукавый под руку толкал. Прости мне, что я позавидовал тебе, когда ты нашел этот обломок.
Мы постояли еще несколько минут, глядя на изображение нашего Рамсеса, которому мы вернули не что-нибудь, а глаз.
— Все-таки мистика какая-то, — сказал я и предложил Николке, наконец, уважить писателей и вылезти наружу.
Нас, естественно, отругали за недисциплинированность и заставили сказать спасибо, что они нас подождали и не полезли в следующую гробницу.
Усыпальницы Сети Первого и Тутмоса Третьего, которые мы осмотрели в течение следующих двух часов, были столь же великолепны, как гробница нашего Рамсеса, и мы так же бродили по ним, как зачарованные, не в силах налюбоваться бездной вкуса и гармонии. Интересно, что когда фараон умирал, работы по строительству и отделке комнат усыпальницы прекращались мгновенно. Самые дальние комнаты не дорыты до конца, а в тех, дорытых, не отшлифованы стены, а если отшлифованы стены, то на этих стенах сохранились наброски барельефов, сделанные смелой рукой художника. Если же в какой-то комнате уже начат барельеф, то при известии о смерти заказчика каменотесы тоже прекращали свою работу. Такие неоконченные барельефы мы тоже видели.
Много видел я в гробницах Тутмоса и Сети разных прекрасных танцовщиц и флейтисток, подавательниц пива и дарительниц лотосов, но не было там ни одной, которая могла бы сравниться с моей Бастшери, сидящей на корточках перед кустом пышных цветов в гробнице нашего Рамсеса. И странно мне было думать, что сегодня она еще приедет в Уасет, поселится в гостинице с расхожим названием «Савой» и будет ждать меня в одном из самых роскошных номеров этой гостиницы.
