— Морошка? — переспросила, морщась, Альбина. — Вы прямо как по-сингапурски разговариваете.
— Вы никогда не слышали о морошке? — оживился Сева. — Ну, это же замечательная ягода, на болотах растет. Румяная такая, а как поспеет — желтеет и светится.
— Уж прямо светится, — насмешливо сказала Альбина.
— Уверяю вас, как фонарик! Ужасно пристрастился я к этой морошке. Там озеро такое замшелое, берега зыблются, и от морошки желтым-желто. Целыми днями хожу и ем, как журавль. Совсем стал дикий… А первого сентября вхожу в класс — на доске написано глажы. Сначала я не обратил внимания, так они принялись везде писать это слово. И на столе, и на сиденье стула, и на портфеле моем, и даже у меня на спине. Заколебали, как теперь говорят.
— А что, оно неприличное?
— Да нет, обычное местное словечко. И очень точное… я бы сказал, даже красивое: их едят, а они глядят.
— Ну, ну, и что же дальше? — быстро спросила Альбина. Она усмотрела здесь намек на свое рязанское прошлое.
— А дальше — стал я потихоньку сходить с ума. Дошло до того, что в глаза ученикам смотреть не могу. А они всё это быстро улавливают. Сидят две девчушки за первой партой, смотрят на меня не мигая и шепчут: глажы, глажы…
— А вы?
— А я дергаюсь.
— Странно, — сказала Альбина и засмеялась. — Очень странно. Но теперь-то прошло?
— Уж если рассказываю — значит, прошло, — ответил Сева. — Другой, наверно, бзик появился: свято место пусто не бывает.
Тут тихо скрипнула дверь, и оба они обернулись. Вспыхнул яркий свет.
— Сумерничаете? — спросил Лутовкин. Он стоял в дверях с суровым оскорбленным лицом. — Сева, а тебя к телефону.
— Кто? — удивился Сева и встал. — Кому я понадобился?
Лутовкин пожал плечами.
Когда Сева вышел, Лутовкин тут же подсел к столу и сделал первый заход.
— Три юных пажа покидали, — пропел он вкрадчивым голосом, — навеки свой берег родной, они так ужасно рыдали, стоял оглушительный вой…
Аля потушила вторую сигарету. Держа третью в руке, она внимательно и сосредоточенно слушала Лутовкина.
— Люблю белокурыя косы, — грассируя под Вертинского, пел Лутовкин, — так первый, рыдая, сказал, но я не хочу, чтоб вопросы мне каждый дурак задавал… Аленька, это вы мне испохабили солонку? Отчаянный вы человек. Или ссор не боитесь?
Усмехнувшись, Аля закурила и, вскинув голову, выпустила дым из ноздрей. С этим всё было понятно, с этим она знала, как себя вести.
— А-лень-ка! — ласково продолжал Лутовкин. — Вся така маленька… Я вас буду Аленькой звать, не возражаете?
— Слащавых мужиков не терплю, — сказала Аля.
Лутовкин был несколько обескуражен, но не терял бодрости духа. Он отступил и перегруппировал ряды.
— Второй повторял беспрерывно: я чёрныя косы люблю, смотреть на блондинок противно, за что и муки терплю…
— Жена ваша блондинка? — спросила Аля.
Лутовкин остановился.
— При чем тут жена? — с горечью сказал он. — Ну, при чем тут жена? Я вам такие песни пою, а вы сквернословите…
— Жене своей и пойте, — насмешливо сказала Аля.
— А для жены у меня другие песни, — не сдавался Лутовкин. — И попрошу не лезть со своим маникюром в мои семейные дела.
— Ну, ладно, ладно, — Аля протянула руку и потрепала Лутовкина по голове — снисходительно, как мать великовозрастного баловня-сына. — Ладно, разошелся. За стол скоро сядем?
Лутовкин хотел что-то сказать, но обернулся и увидел стоящего в дверях Севу.
— Да, незадача, — озабоченно проговорил Сева.
— А что такое? — с живостью спросил Лутовкин.
— Да братец мой ключи куда-то подевал, войти не может, из автомата звонил. А мама заснула, наверно. Схожу, посмотрю.
— Надо же! — вздохнул Лутовкин. — Это ж надо!
— Так что вот, — сказал Сева, обращаясь к Альбине. — Прошу меня извинить.
— Жалко, — ответила она. — Только разговорились.
— Нет-нет, — поспешно возразил Сева, — я не прощаюсь. Сбегаю и вернусь. Здесь рядом. Я даже плащ не возьму.
— Давай, — откликнулся Лутовкин. — Непременно. Одна нога здесь, другая уже там.
Когда хлопнула входная дверь, Лутовкин медленно повернулся к Але.
— Что это вы меня так… просвечиваете? — спросил он после паузы. — Аж знобит.
— Рубашка у вас красивая, — сказала Аля, морща нос.
