– Кто же это? – спросила Мария Николаевна.
Коковцев заметил, что подарок ей понравился.
– Та самая женщина, что послужила для Пуччини прообразом вашей роли… Это знаменитая Тодзи Акити-сан, о которой знает каждый японец, о ней слагают стихи поэты, поют песни на праздниках, ее портреты висят в каждом доме, в виде куколок ее вырезают из яшмы и дерева. Но подлинная судьба этой женщины оказалась очень жестока…
Мария Николаевна опахнулась веером:
– Жестока? Неужели как у моей мадам Баттерфляй?
Затем Коковцев сказал, что провел с Окини-сан два периода своей жизни, и каждый из них послужил для него указательной вехой для поворота в его личной судьбе:
– Но видеть ее третий раз я бы уже не хотел.
– Почему?
– С годами, мадам, все сильнее страх перед будущим…
В квартире на Кронверкском его встретила жена.
– Ты? Вот не ожидал. А где Глаша?
– Я оставила ее в Ревеле.
– А ради чего ты ринулась за мной в Петербург?
Ольга Викторовна промолчала. С самыми добрыми чувствами Коковцев подошел к жене, поцеловал ее в лоб:
– Если у тебя возникли сомнения в моей порядочности, ты должна быть спокойна. Эта женщина с Английской набережной переживает сейчас бурный роман с шофером герцога Максимилиана Лейхтенбергского, и тут ничего не исправишь.
Ольга Викторовна вдруг зло расхохоталась:
– После адмирала и… шофер?
Она произносила это слово по принятой тогда манере – не «шофер», а «шоффэр» (с ударением на втором слоге). Коковцев и сам понимал, что его мужское самолюбие сильно задето.
– Но шофер-то в чине поручика гвардии!
– А что это меняет, глупый? – спросила жена.
* * *
Днем отсыпались, а к ночи вставали с бранью:
– Опять нам в море – икру метать. Разве это жизнь?
Спереди минные заградители выглядели мощно, словно крейсера, а кормы у них были с «подзором», как у грузовых транспортов. В этих кормах открывались двери лоц-портов, из них выпадали в море мины с якорями, и тогда минзаги казались живородящими неких уродцев, отчего на отряде и привилось это странное выражение – икру метать! Ночь за ночью – одно и то же.
– Даже напиться некогда, – жаловались матросы…
Внешне молодящийся, стараясь не отставать от мичманов на трапах, Коковцев боялся показать командам, как он устал! Офицерам минзагов (тоже усталым) он говорил:
– Зимою отдохнем. А сейчас выспитесь, чтобы не клевать носами на мостиках, когда снова пойдем икру метать…
В сером море, взбаламученном осенними штормами, скроем уступа прошли три богини преклонного возраста – крейсера «Паллада», «Диана» и «Аврора": притягательна была эта картина, когда крейсера скрыли за горизонтом свои корпуса, потом утопили мостики, выставив над морем лишь одни мачты, да еще долго текли шлейфы дыма, распластанные над непогодью балтийских вод. Бригадою крейсеров на Балтике командовал Коломейцев.
– Попрошу Колю взять на крейсера нашего Игоря.
– Конечно, было бы неплохо, – ответила Ольга.
Проводив Глашу с ребенком в Уфу, она возвратилась в ревельскую квартиру на Селедочной улице, откуда недалеко до парков Екатериненталя, где она лечилась, принимая целебные ванны. Сама вела скромное хозяйство, сама следила за чистотой.
– В конце концов, – говорила она, – сяду на поезд вечером и утром буду на Кронверкском. Если Игорю угодно, он может приезжать к нам каждое воскресенье.
– Поступай как тебе хочется, – не возражал Коковцев.
Никита сообщал, что у него все в порядке, на Амуре создан кружок по изучению края, водку из меню офицерского собрания сообща изгнали, а карты признаются только одни – географические. Морозы страшные. Недавно два месяца провел во Владивостоке, проходя стажировку на крепостных батареях, а в конце письма стояла загадочная приписка: «Кажется, я нашел что мне надо ». Почему-то именно эту фразу Никита подчеркнул.
– Не понимаю, – удивилась Ольга Викторовна. – Что он хотел этим сказать? Или нашел во Владивостоке невесту?
– Скорее, доволен тем, что попал на Амур.
– Тогда зачем же он еще и подчеркивает?
– Спроси у него сама. – Коковцев еще раз перечитал сыновнее письмо и сказал: – Об одном Бога молю, чтобы Никита не влез от скуки в политику. Офицерам флота запрещают заниматься политикой, и правильно: это не их дело!
