– Бежим скорее, пока эти не прочухали, – сказал Артемий Иванович, поднял из снега очки, надел их поляку на нос и потащил его к парку.
Кирасиры быстро поняли, что пока взрыва не будет, вскочили на ноги, а затем и вернулись в седла. Артемий Иванович вновь принялся вращать над головой свой судок, но это было и не очень нужно. Кирасиры нагнали беглецов, однако приближаться ближе, чем на пять шагов не решались, хотя и размахивали воинственно шашками. Постепенно крики и вопли Артемия Ивановича оказывали на них все меньше влияния. Двое особенно отважных проехали вперед и преградили им путь в Большие Загвоздки.
– Все, взрываю! – бессильно сказал Артемий Иванович и сел на снег. Рядом плюхнулся Фаберовский.
– Рубай, рубай их! – раздался со стороны Загвоздок боевой клич, и к ним помчался корнет с воздетой над головой шашкой.
Поляк забормотал что-то по-латыни, Артемию Ивановичу тоже пришла на ум мысль помолиться, и он с криком «И хлеб наш насущный даждь нам днесь!» сдернул крышку с судка. Кирасиры, уже готовые зарубить затравленных беглецов, осадили коней назад, а лошадь корнета, только что мчавшегося, словно один из всадников Апокалипсиса, шарахнулась в сторону. Из ворот парка с гиканьем выскочили четверо казаков с пиками наперевес во главе с бородатым урядником.
Артемий Иванович и поляк хорошо знали этого урядника: звали его Стопроценко и был он одним из самых довереннейших лиц генерала Черевина в Собственном конвое. Стопроценко тоже узнал их и велел казакам окружить обоих и оттеснить кирасир от греха подальше. Артемий Иванович закрыл крышку судка и загреб рукавицей снег – ему страшно хотелось хоть чем-нибудь смочить пересохшее от страха горло. Кирасиры ярили своих коней, корнет страшно ругался и размахивал шашкой, прибывшие, наконец, к месту событий жандармы тоже не добавляли спокойствия, тем более, что ротмистр то и дело стрелял в воздух, пока в барабане револьвера не кончились патроны, но Стопроценко был неуступчив и страшен молчаливой уверенностью в своих казаках.
Из парка выехали крытые черные дворцовые сани с двуглавым орлом на стеклах фонарей, остановились напротив беснующихся кирасир и жандармов, из них вылезли два человека в штатском, подхватили корчившегося на снегу Фаберовского и оттащили в экипаж. Затем последовала очередь Артемия Ивановича с судком. Штатские уселись на запятках и сани в сопровождении конвойных казаков укатили в парк, оставив кирасиров и жандармов в недоумении и растерянности. В парке сани остановились.
Похожий на старого ворона свитский генерал, сидевший в санях, приоткрыл дверцу и велел Стопроценко, тотчас подъехавшему ближе:
– Отконвоируй этих молодцев в казарму. А то, видать, кирасиров сегодня на подвиги тянет, как бы Загвоздку не спалили. Я сейчас тоже подъеду.
– Степан, да очнись же! – затормошил Фаберовского Артемий Иванович. – Мы спасены! Это – генерал Черевин.
– Какого черта вы здесь делаете? – раздраженно спросил Черевин.
– Как перед Истинным: спаситель вы наш! – Артемий Иванович от избытка чувств бросился целовать руки генерала, потом в экстазе укусил его в плечо и запечатлел благодарственный поцелуй на сизом генеральском носу.
– Господи, да что же вы меня, как левретка какая, обслюнявили!
Черевин вытер нос изъятым из-за обшлага шинели платком.
– Что с ним?
Генерал помог Артемию Ивановичу перевалить сидевшего без чувств на полу саней поляка животом на сидение. Шуба его была рассажена от ворота до пояса, но кровь уже запеклась, замерзла и перестала течь.
– Его счастье, что в гвардии холодного оружия не точат, – сказал Черевин. – Рана ерундовая, но надо в госпиталь, как бы гангрены не было. Останетесь с ним в госпитале, а я казаков для охраны пришлю. Потом я за вами заеду. А что это у вас за предмет?
– Еда-с, ваше превосходительство. Кушанье. Не извольте побрезговать. – Артемий Иванович открыл судок и достал оттуда верхнюю миску со свиными отбивными. Миской ниже картошка перемешалась со спаржей и соусом, так что выглядела очень неаппетитно, а вот отбивные генерал одобрил, в мгновения ока лишив Артемия Ивановича с Фаберовским обеда.
