«Братец живет непростительно хорошей жизнью, – думал о своем капитан, не особо прислушиваясь к разговору. – Ходит себе в зипуне да в своих мягких китайских сапогах с обмотками, ни тебе забот о парадных мундирах всех сроков, ни разорительных визитов к Нордштрему… А стол-то какой! Все с рынка, и все задаром! У «Данона» нет такой спаржи на Рождество! Попы сами в гости ходят, только что красненькую не приносят… Понятно, что доходы на Рождество здесь не те, что прежде в Рождественской части были, так у меня и таких нету. Скугаревский вот вместо наградных драндулей обещал, значит, так и будет – эта оглобля упрямая… Рассчитывал на сорок, на пятьдесят – получу двадцать… Хорошо хоть, у этого фальшивого француза 40 рублей изъял … А если Государя взаправду убьют либо сам помрет – мамаша-то зря дом продавать не станет, – так в гвардии непременно новую форму введут, опять все мундиры шить придется, да с галунами или еще какими фижмами… Ах, Скугаревский, гад, напоил – сапогов-то я дома не переодел! Чем бы их смазать, чтоб не задубели? Сапоги-то американской лакированной кожи! Девятнадцать рублей! Как раз все наградные и уйдут. И еще рупь с горя напиться. За что я на войне кровь проливал?
Он вспомнил турецкое ядро, и вправду уже на излете стукнувшее его по заднице.
«И почему все и всю жизнь у меня через зад? Даже орден боевой и тот через зад заработал! Уж лучше бы в голову стукнуло, не мучился бы так!»
– Нельзя ли, маменька, сколько-нибудь вперед? – спросил капитан, осушив очередную рюмку.
– Да ты что ж, белены объелся? Неблагодарный! Я же еще жива!
Судейский улыбнулся и сказал ехидно сестре:
– Как это у г-на Достоевского, Верочка? «Неблагодарный сын! Ты растерзал мои внутренности!» – «Да чем же я, маменька, растерзал ваши внутренности?» – «Растерзал! Растерзал! Он еще и оправдывается! Mes entrailles, mes entrailles!»
– А ты, Сергей, не ехидничай, – возвысила голос генерал-майорша. – Вмиг наследства лишу!
«Господи, какие они все мелочные и убогие… – подумал капитан и налил себе водки. – Монархия в опасности, жалование нищенское, меня самого того и гляди убьют, а они делят незнаемо что… Процентов с этого капитала на каждого по сорок рублей в год, на них даже шинель новую не купишь. Мамаша и вправду всех еще пережить может, ей-то что – за ошибки в сенных ведомостях драндулей на навешивают, письма смертельно опасные не похищают…»
Ему вспомнился разговор, произошедший сегодня с тестем, генерал-майором в отставке Рабинович-Апостолом. «Казна, знаете ли-с, не бездонный карман, – заявил ему тесть после присущих светлому празднику поздравлений. – Приходится себя ограничивать. К тому же времена справочных цен ушли в прошлое-с. Вы в минувшем месяце брали, и еще раз летом после лагерей, и весной два раза, да с того Рождества за вами долг, а внучку мне так и не родили.» На жалкие оправдания капитана, что такое со многими бывает, тесть ответил просто и круто: «Что-с? Со многими бывает, но все, представьте себе, отдают-с.»
Стук в дверь прервал поток его мыслей. Открыл Макаров, сидевший у дверей на табурете.
– Что там, Алексей? – спросил пристав.
– Говорят, что арестант буйства чинит, «Марсельезу» по-французски запел.
– При твоем отце, Иван, в Рождество арестантам непременно угощение полагалось. Калачи какие-нибудь или еще что.
– Калачей ему! – передразнил маменьку капитан, которого совсем развезло от трех или четырех выпитых подряд рюмок. – Драндулей ему надо рождественских, а не калачей, да в харю! Пойду, дам.
– Сиди, Александр, – осадила его мать. – Ты уже пьян безмерно. Я сейчас сама спущусь и угощу его. А вернусь – объявлю свою волю.
– Тоже нам государыня выискалась! – проворчал про себя судейский.
«Может, тот мерзавец в кутузке и не собирался красть у меня письмо бразильца? – подумал капитан, когда Марья Ивановна ушла кормить арестанта. – Может, он случайно на меня лестницу в темноте опрокинул, а я письмо и обронил? Так, видать, и было. Иначе почему у него на портсигаре дарственная надпись от товарищей по Якутской ссылке? Политический, да из Парижа… Нет, письмо ему было не нужно. Ему был нужен я. Откуда же они узнали, что я в Лиге состою? Завтра сдам мерзавца Его Высочеству. Может, награду какую получу. Хотя бы рублей пятьдесят. Лишь бы только не орден. Год назад я получил Анну 2 степени, теперь по порядку должен Владимира четвертой… В следующем году мне дадут его за выслугу, стало быть без взноса. А если сейчас вне очереди, сорок рублей вынь да положь, да еще сам крест двадцать рублей…»
