– Кого же вы были намерены там поймать? – спросил Черевин.
– По мнению господина Путилина, сегодня во французском посольстве намечалась крупная кража, а в квартире капитана Черепа-Симановича украденное должны были временно спрятать.
– Ваш Путилин совсем спятил! – вдруг вскочила со своего места Сеньчукова, не обращая внимания на то, что одеяло сползло с ее плеч. – Он приезжал сегодня утром в наш клоповник с кучей накладных бакенбард, примерял их к Макарову – сыну кухарки нашей, – сверялся с портретом покойного Государя и все удивлялся: «Вылитый». И Настасье говорил, я слышала: «Но нет у твоего отпрыска шансов на престол, Настасья, совсем нет. Лучше и не пытайся – сгноят.»
– Я завтра навещу господина Путилина, – понимающе сказал доктор Чечотт, заботливо укутывая приставшу в одеяло.
– Как вы сказали, господин Вощинин? – переспросил полковник Секеринский. – В квартире у Черепа-Симановича? Соколов, дайте сюда расписку господина Чайковского на 200 руб. задатку, и ту партитуру, что мы нашли у Черепа-Симановича на квартире.
Он развернул на столе перед начальником сыскной полиции скатанные в трубку ноты, на первом листе которых было написано: "La marche de les bougres".
– Вот и все, что было подозрительного на той квартире. Партитура хранилась в тайнике, в бочонке с крупой. Может быть, вы знаете, что это еще за марш такой тайный?
– Дело в том, что квартира эта нам известна давно, она служит притоном содомитов. По распоряжению господина директора Департамента мы следили за ней и даже составили для командующего гвардией список лиц военного звания, посещавших ее. Сами содомиты себя называют в том числе и буграми, так что, видимо, композитору Чайковскому был заказан для какой-нибудь оргии марш.
– Ну-ка, сыграйте кто-нибудь, – буркнул Черевин. – Может там что-нибудь крамольное. Что, никто не может? Пригласите кого-нибудь из арестованых. Раз стихи пишут, так и на пианино сыграть смогут?
– Дозвольте мне-с, ваше превосходительство, – кашлянул от дверей в кулак молодой жандармский унтер, продолжавший охранять Борхвардта.
– Кто таков?
– Отдельного жандармского дивизиона унтер-офицер Ноготушкин. До срочной службы обучался я по этой части, покуда учитель со мною с ума не сошел.
– Играй, – Черевин сунул Ноготушкину ноты.
Тот, конфузясь и царапая паркет шпорами, подошел к пианино, снял перчатки, открыл крышку и неловко примостил ноты на пюпитре.
– Одначе, пианино тут расстроено, – сказал он, потыкав пальцем в зебру клавиш.
– Играй! Хозяин, дайте ему водки.
Когда взмокший от усердия жандарм закончил, раздались жидкие аплодисменты.
– Но помилуйте, господа, – сказал Жеребцов. – Это никакой не «Марш бугров». Это, господа, Гуно. «Марш солдат» из «Фауста».
– Пошлите эти ноты господину Пургольду для подтирки, – сердито сказал Черевин. – И узнайте заодно, как у него дела. Кстати, а не могут ли в действительности эти ноты быть шифром? Когда я начальствовал над Третьим отделением, Шмидт рассказывал мне, что они арестовывали ноты, поступавшие из-за границы, будто бы в них было зашифровано что-то недозволенное.
Ответить ему не успели, потому что в комнату шагнул полицейский подполковник и гаркнул привычно:
– Что здесь за собрание?! У вас дозволение есть? Это вы сожгли конку?
Наступила гробовая тишина.
– Кто это? – растерянно спросил Черевин.
– Пристав IV участка Литейной части подполковник Волков, – пояснил Вощинин. – По моей просьбе прибыл с городовыми для облавы.
– Господин пристав! – сказал подполковнику Лукич. – Я понял, кто Сережку Мухоморова на тройках тогда похитил! Скотоводы!
– Как-с? – вытаращил глаза пристав.
– Содомиты, – поправил Вощинин, испуганно глядя на побагровевшего генерала Черевина. – Ступайте, пристав, вы больше не нужны.
– Выкиньте это чучело взашей! – заорал Черевин. – У него на участке чуть не с артиллерией дом брали, а он только сейчас явился собрания запрещать.
Ноготушкин послушно взял пристава за шиворот.
– Я буду жаловаться Директору департамента! – вывернулся из рук жандарма подполковник.
– Нету у тебя больше директора! – Черевин показал приставу кукиш.
– Как это нет!?
