– Блядь-матушка! – в ужасе крестясь, крикнул тот. – Замирение! Замирение, братцы! Бесовство какое-то! У нас Михалыч сгорел! За титьки в стене дернул – и сгорел! Керосин на ем вспыхнул!
* * *
Помещения посольства, до этого залитые электрическим светом, погрузились во тьму.
– Отцепитесь от меня, Черевин, – сквозь зубы сказал в темноте царь, почувствовав, как чьи-то пальцы ухватились за край его кирасы.
– Опасность, Ваше Величество!
– К черту! Если вы меня уроните еще раз, я вас в отставку! Да что же вы делаете! – Император почувствовал, как что-то железное и плоское ткнулось ему в нос.
– Папа, а почему стало темно? – спросил цесаревич, зашедший в устроенный в гостиной буфет взять бокал шампанского и растерявшийся в наступившей темноте.
– Господа, мсье! – сказал во тьме военный атташе посольства. – Не волнуйтесь, сейчас зажгут свечи.
Зашаркали по паркету подошвы лакеев, зажглась сначала одна свечка, потом другая, постепенно по всему посольству засветились тысячи огней, отражаясь в позолоте лепнины. Перед гостями, находившимися в тот момент в гостиной, открылась странная картина. Перед царем на коленях стоял генерал Черевин, демонстрируя всем непонятные надписи краскою «Прав.» и «Лев.» на подошвах сапог. Черевин держал на вытянутых руках поставленное на пол вертикально тяжеленное блюдо под осетра, которое закрывало царя до самого подбородка. Сам осетр изогнулся вопросительным знаком и вовсе упал бы, когда бы генерал не прижимал его к блюду своим багровым носом. Вся плешь его и свитские погоны с вензелями были покрыты морковью и петрушкой.
Царь брезгливо вышел из-за блюда и направился в танцевальную залу, где преображенский оркестр, сидевший в специально устроенной ложе за колоннами, заиграл мазурку, и гости по команде барона Менгдена, дирижировавшего в этот вечер танцами, продолжили развлекаться. Черевин опустил блюдо на пол и сгреб на него все-таки упавшего осетра. Лакеи помогли генералу подняться на ноги, другие тотчас кинулись убирать с пола морковь и зелень. Распорядившись доставить ему новый мундир, Черевин, стараясь не привлекать внимания, удалился в уборную, где заперся в кабинке. Сердце болело, очень хотелось выпить…
Проснулся он от стука в дверцу.
– Ваше превосходительство, мундир и депеша.
Черевин открыл защелку и первым делом схватил телеграмму. Она извещала, что Полюстрово с боем взято, а на Шпалерной идут упорные бои за квартиру Варакуты. Дружина священника Свиноредского, вместо того чтобы, как предполагалось, идти на посольство, вместо этого тайно выступила в сторону Полюстровского участка и заняла «Баварию».
Спешно переодевшись, генерал Черевин выскочил из уборной и столкнулся с царем.
– Ну что, Черевин, мне уже можно напиться? – раздраженно спросил Александр. – Вы мне скажите, когда можно.
– Нет, Ваше Величество, пока нельзя, по всему городу бои. Тайная лига вашего брата укрепилась в пивоваренном заводе «Бавария» и на Охтенской мануфактуре. Дозвольте отдать приказ новочеркассцам о штурме?
– Так значит еще нельзя? – вздохнул царь. – Ну, пусть возьмут.
* * *
Пожарные тройки Александровского пожарного резерва и Охтенской пожарной команды прибыли к пылавшему зданию Полюстровского участка практически одновременно. На снегу горою лежали наспех вытащенные пожитки, около них стоял часовой. То и дело в догорающем участке потрескивали револьверные патроны, но уже не так часто, как прежде. Обескураженные городовые гуртом стояли в стороне, окруженные со всех сторон вооруженными солдатами.
Отдав распоряжения пожарным, Резванов соскочил с саней и побежал к группе людей, среди которых он различил пристава Сеньчукова в валенках и накинутой на плечи медвежьей шкуре. Рядом стояла его жена, тоже в валенках на босу ногу и замотанная с ног до головы в одеяло. Дочка пристава сидела на тюке, испуганно сжавшись, и теребила за косу фарфоровую куклу.
– Все живы? – спросил Резванов, подбежав к ним. – Давай, Иван, несите вещи в сани, живо поедем ко мне. А городовые в новое здание сами все перенесут.
– Не разговаривать с арестованными! – прикрикнул на него часовой и выставил штык.
