Соломон поддакнул, и Артемий Иванович благосклонно крутанул газовый вентиль на пол оборота назад.
– Вот в наше-то с его превосходительством время такого не было, вот мы с ним и не ученые. Разве ж природный русак или, к примеру, другой славянин поплоше, супротив жида образуется? Как же-с! Нет, во всем должны блюстись самодержавие, свобода и народность.
– Но почему как что, так тут же народность? – с обидой сказал Соломон.
– Ну, народность и эта… и инородность. У нас с Государем широкие взгляды на общественное устройство России.
– Ваше превосходительство, – вдруг взмолилась Ксения. – Дозвольте перестать вас обмахивать. Я проголодалась и совсем выбилась из сил.
– Обмахиваете? – удивился Фаберовский. – А, я думал, это у вас такая причудливая форма дрожательного паралича. Раз так, то конечно, не следует больше на меня пыль трясти. Вот, супчику похлебайте. В меня больше эта пресная холодная дрянь не лезет.
– Степан, от волнения в горле пересохло, – сказал Артемий Иванович, почувствовав, что на следующем обороте ухо Соломона оторвется. – Расскажи им дальше.
– А чего тут рассказывать, – сказал поляк. – Гвардия во главе со своим командующим готовит переворот, чтобы заменить слишком либерального и любимого и любящего народ Государя своим ставленником, который вернет этим воронам их павлиньи перья.
– Это кем же? – испуганно спросила Ольга.
– Братом Государя, великим князем Владимиром Александровичем.
– Вот на кого, а не на царя, Александру надо было покушение делать, – горестно прошептала Ольга.
– Уже готов и состав нового правительства. Вас, как студентов, интересует, наверное, кто будет министром просвещения вместо Делянова? Я вам скажу. Князь Мещерский, издатель газеты «Гражданин».
– Не может быть! – воскликнул Артемий Иванович, у которого остались неприятные воспоминания о знакомстве с князем Мещерским в восемьдесят седьмом году. – Да я костьми лягу, но не допущу этого!
– Что мы с вами, пан Артемий, и делаем, – сказал Фаберовский, пнув Артемия Ивановича под столом в колено.
– Мещерский уже и указ заготовил, – вздрогнув и выпустив ухо Соломона, сказал Артемий Иванович. – Всех студентов жидовского племени уволят из учебных заведений и отдадут в солдаты, окромя молоденьких и смазливых, которых припишут к учреждаемому специальному при министре просвещения департаменту по подготовке барабанщиков, горнистов и кадетов.
– А меня куда? – растерянно спросил Соломон, растирая посиневшее ухо.
– А ты на каком курсе? – спросил Артемий Иванович и оценивающе оглядел грушеподобную фигуру студента-медика.
– На третьем.
– В департамент к Мещерскому не возьмут, – категорически заявил Артемий Иванович, как будто от него лично зависело принятие решения. – Раз Государя-Миротворца уберут, то гвардия сразу пожелает войну какую-нибудь с англичанкой учинить. Так что будешь ты из Туркестана полковнику Секеринскому донесения слать, если ему будет интересно. А то можешь лично в услужение к Галкину-Врасскому в тюремное ведомство.
– Пан Соломон, как мне показалось, заядлый театрал, – вмешался поляк. – Ему лучше к господину Всеволожскому попроситься. Будете для балетных мальчиков костюмы шить.
– А Бестужевские курсы? – с замиранием сердца спросила Варенька.
– Разгонят, само собой, – сказал Артемий Иванович. – Шутите, тут об университетах неизвестно: будут аль нет. А курсисток всех по борделям распишут, тут все просто, без департаментов. При каждом из гвардейских полков будет свой бордель, с образованными. Госпожу Соловейчик, к примеру, в лейб-гвардии казачий поставят, а вас, Варенька, вместе с Ольгой, в гвардейскую артиллерийскую бригаду. Будете в промежутках между половыми отправлениями господ обер-офицеров им о тангенсах рассказывать. Там уже и доски грифельные заготовлены.
– Теперь, пани курсистки, вы понимаете, почему мы здесь? Заговорщики исподволь, тайно уничтожают тех, кто в решающий день встанут насмерть за Государя. Вы же видели, Варенька, как они в театре расправились с жандармом, услышавшим разговор заговорщиков в великокняжеской ложе?
– Как же они убили его? – удивилась Ольга. – Ведь в театре всегда много народу.
