Сеньчуков зажег еще одну спичку и открыл дверь в гостиную. Спичка догорела и обожгла ему пальцы, но он даже не заметил этого. Он чиркал одну спичку за другой и не остановился, пока не перевел весь коробок. Последней спичкой он зажег свечку, хранившуюся у Урыленко на кухне в сундуке.
Было очевидно, что в его квартире ночью бушевала нечистая сила. Весь пол был заляпан кровью и засыпан еловыми лапами, срубленными с рождественской елки. В полу рядом с диваном торчал ятаган. Дверь в спальню была распахнута настежь. Зрелище в спальной было еще страшнее. Вспоротый матрас обнажил непритязательную сущность гвардейской нищеты – две связанные веревкой односпальные походные кровати-сороконожки по 5 рублей 75 копеек каждая. Покрытые кровавой коркой перья устилали весь пол. Здесь же валялась окровавленная мужская рубаха и манишка. В ведре под столом стояла вода темно-красного цвета. Его роскошный дубовый шкаф, доставшийся от батюшки, был изрублен с какой-то безумной яростью.
А в шкафу, в шкафу! На вешалках остались только плечи с погонами да эполетами! Все остальное было искромсано с той же яростью, что и сам шкаф. Его шикарный мундир от Норденштрема за 100 рублей был превращен в совершенные лохмотья. Сеньчуков опустился на колени и стал дрожащими руками перебирать лоскутья, пока не наткнулся вдруг взглядом на свой золотой горжет с золотым ободком и серебряным гербом – металлический нагрудный знак в форме полумесяца, подвешивавшийся при парадной форме за концы на груди возле горла. «Слюнявчик» был смят и покрыт запекшейся кровью. Рядом валялся обломанный по самую рукоять клинок офицерской шашки с изжеванным лезвием.
«Через час вернется жена с детьми. Как я буду объяснять ей произошедшее здесь?»
Капитан вернулся в гостиную и сел на диван. «Интересно, – подумал он. – Где сейчас бразилец? Уж не он ли все это натворил? А, может быть, это на него было нападение? И если сейчас я войду в детскую, я обнаружу его труп? Или труп Ольги?»
В детскую он войти не успел.
– Сюда, ваше высокоблагородие, только осторожно, тут провода кто-то преререзал, поэтому электричество гореть не желает, – послышался голос Урыленко, и в гостиную вслед за денщиком вошел генерал Скугаревский. – Бог мой! Что у вас творится, капитан?
– Я сам ничего не понимаю. Я только что приехал из Гатчины.
Скугаревский подошел к торчавшему из пола ятагану и покачал его носком сапога.
– Просто картина г-на Верещагина выходит какая-то: «Нападение турок на штаб Гвардейского корпуса».
Полковник прошел до дверей спальни и заглянул в шкаф.
– Да-с… Хотел я вас в дежурство на Водосвятие назначить, но с вашим гардеробом и по вашим обстоятельствам впору теперь на паперти милостыню просить. Урыленко, ты полицию вызвал?
– Точно так, ваше превосходительство. Сейчас прибудут.
Полиция не заставила себя долго ждать. Прибывшие состояли из пристава 1 участка Адмиралтейской части, начальника сыскной полиции Вощинина, его помощника Жеребцова и двух городовых.
– Ваше высокоблагородие, дозвольте начать осмотр? – спросил позволения у Скугаревского Вощинин.
– Да-да, начинайте. Если я понадоблюсь, я еще полчаса буду у себя.
* * *
Утро Фаберовский с Артемием Ивановичем встретили в своей старой квартире на Мещанской, которую они сочли более безопасным местом после ночных событий, чем Конюшенную. В квартире академика они только переоделись, взяли деньги, перевязали поляку голову да уложили трофеи аккуратно в чемодан. Луизы дома не было, ее забрал к себе будущий супруг, поэтому Артемий Иванович поцеловал в нос Полкана и взвалил на спину гидропульт, поляк взялся за ручку чемодана, и они поспешно покинули разгромленное жилище Кобелевского.
Конечно, после мягких и теплых постелей на Конюшенной промерзшие плоские тюфяки на дощатых кроватях казались им ледяными склепами. Но, по сравнению со зверствовавшими в эту ночь клопами, даже этот контраст потерял свою силу.
– Только на неделю отлучились – и уже клопов развелось! – не выдержал Фаберовский, которого бил озноб.
У него явно начиналась горячка.
– Они, Степан, завсегда от соседей ползут, – подал голос из-под одеяла Артемий Иванович. – Это студенты их разводят.
