Душевно уважающий и преданный
К. Победоносцев
4 января 1893 г.
* * *
Взяв в новоотремонтированных Волковских банях, принадлежавших теперь г-же Прясловой, отдельный номер, они провели в нем часа два. Банщик парил Артемия Ивановича до тех пор, пока тот не почувствовал себя трезвым. Фаберовский из-за раны на спине париться не решился, вместо этого он долго и тщательно тер себя жесткой лубяной мочалкой в мыльне. Ему было противно представить, что уже сегодня вечером он может оказаться в морге грязным и в заношенном исподнем.
– Ты, Степан, не усердствуй, – сказал Артемий Иванович, очередной раз входя в мыльню после парной. – А то еще раньше вечера помрешь. У нас в семье такой случай был: дядя мой, Поросятьев, мыл голову в шайке, и захлебнулся, едва откачали.
– Это как это захлебнулся?
– Он, вишь, боялся, что пока моет голову, мыло его уведут, и взял кусок в зубы. В шайке-то мыло выскочило, он пытался поймать его ртом, не вынимая намыленной головы из шайки, так чуть Богу душу и не отдал.
– Не семья, а шоу уродов какое-то, – проворчал Фаберовский, однако больше в тот день голову в шайке не полоскал.
Одежду поляк с Артемием Ивановичем отдали в стирку. Ждать ее обратно пришлось долго, так как платье Артемия Ивановича постирали, отутюжили, но потом понюхали и снова отправили в стирку, за что пришлось доплатить еще копейку. Наконец они вышли на двор, помолодевшие и похорошевшие – краше только в гроб кладут.
– Уф, рай красный! – сказал Артемий Иванович. – Как заново родился. Так, вот это мне нужно.
Он вцепился руками в жестяной лист, прибитый к стене над желтым ледяным наплывом, и стреском отодрал его. На листе было написано: «Останавливаться за нуждою запрещено».
– На что тебе? – спросил поляк.
– На спину подложу. До сих вся спина в синяках.
И ведь врал, сучий потрох – только что Фаберовский видел, что никаких синяков на спине у Артемия Ивановича не было.
– Собираясь утром в драку, облачил в доспехи сраку, – сказал ехидно поляк, направляясь на улицу. – Ну, и где мы будем брать закладку?
– Да вон, у «Медведя» лихача возьмем, какой понравится. Чего нищенствовать! Вон они выстроились.
Вдоль тротуара у входа в ресторан «Медведь» стояла вереница собственных саней и лихачей. Сами лихачи и жирные щекастые кучера важно прохаживались по панели и обсуждали своих господ.
Фаберовский с Владимировым прошлись вдоль ряда, внимательно разглядывая извозчиков и закладки. Один из них особенно понравился Артемию Ивановичу, солидный, в обшитом соболем армяке, в бобровой шапке, опоясанный кожаным поясом с серебряными бляхами, в рукавицах из белой оленьей замши. Однако для верного подхода к неприступному величественному лихачу Артемий Иванович выбрал самого молодого и скромного, явно недавно вступившего в эту касту.
– Послушай, любезный, – дружелюбно обратился к нему Артемий Иванович. – Кто таков вон тот лихач в бобровой шапке?
– Терентий Ухабов, вашество.
– Он кого ждет, или просто стоит?
– У него завсегда своя штучка, он каждый день ее возит с господами офицерами то сюда, то в «Аркадию». Кавалеров марьяжит она – будте нате!
– А ты сам кого-нибудь ждешь?
– Нет-с, в очереди стою.
– Тогда ухабовская «штучка» на сегодня твоя, мы его забираем, – сказал Артемий Иванович. – А если кто поперед тебя полезет, скажешь – я велел ее к тебе посадить.
И он решительно направился к Ухабову и забрался к нему в сани.
– Занят, – сквозь зубы сказал лихач, даже не оборачиваясь.
– Мы тебе освобождение на сегодня выписываем, – сказал поляк, тоже залезая в санки.
Ухабов недоуменно оглянулся.
– Может, господа желают, чтобы я городового кликнул?
– Желают, – нагло сказал Артемий Иванович.
– Иван Силыч, извольте подойти сюда. – Лихач повелительно поманил пальцем заиндевевшего городового. – Надо бы господ ссадить да до участка с ними прогуляться.
– Что вы безобразите, господа? – начал городовой, грозно шевеля обледеневшими усами. – Извольте покинуть экипаж и следовать за мной.
– Да ты хоть знаешь, с кем ты в таком тоне смеешь разговаривать, чучело гороховое?! – повысил голос Артемий Иванович, поправляя зажатую подмышкой жестянку. – На вот, читай, если грамотен.
