– Они же там на публике! – зарделась Агриппина Ивановна.
Из ложи донеслись какие-то подозрительные скрипы, пыхтение Артемия Ивановича и полный страсти его голос сказал:
– Да стойте же прямо, Глафира Петровна! Делайте вид, что ничего не происходит.
– Да как же я могу делать вид, что ничего не происходит, – отвечала Глафира, – когда вы ко мне так прижались и трясетесь, как в лихорадке.
Кухмистер переглянулся с женой.
– Так-то оно крепче будет, – сказал он жене. – Скоро и внуки, с Божьей помощью, пойдут.
– Да вы белены объелись! – вскочил Фаберовский. – Какие, к черту, внуки!
Он бросился к ложе, распахнул дверь и услышал, как за портьерой Артемий Иванович сказал:
– Фу, ну, вот и все. Экая у вас корпулентность приятная и обширная. Пойдемте к родителям.
Фаберовский отодвинул портьеру и столкнулся с Артемием Ивановичем.
– Что происходит? – спросил он.
– Там в ложе капитан Сеньчуков, – зашептал Артемий Иванович поляку, цепляясь ему за лацканы сюртука. – Хотел меня застрелить. Он и сейчас там в ложе. Но вот тот генерал пришел. Вишь, какая оглобля. На полголовы тебя выше. И говорит так сердито: «Что вы делаете в моей ложе, капитан?».
Поляк отцепил Артемия Ивановича, быстро вышел в ложу и взглянул в указанном направлении. Сеньчуков стоял спиной к залу, держа руку с револьвером за спиной.
– Хотел вам урезать наградные, но теперь совсем не дам, – сказал капитану генерал сердито. – Что у вас с правой рукой? Отсохла? Держать руку за спиной в присутствии командира никакими уставами не предусмотрено.
Капитан положил револьвер на барьер и осторожно вытянул правую руку вдоль туловища.
– Вы решили распространить ваше сотрудничество с охранным отделением и на меня?! Убирайтесь отсюда! Вы меня слышите?!
Капитан неловко оглянулся, чтобы бросить взгляд в ложу кухмистера, револьвер соскользнул с барьера и упал в партер. Капитан опрометью бросился вон.
Фаберовский вернулся в аванложу.
– Ваше дочка – такое сокровище, – говорил Артемий Иванович кухмистеру, сидя на диване. – Только я совсем обессилел после всего этого. Мне бы вздремнуть после всех этих страстей. Вот после таких мгновений и понимаешь, как хороша жизнь, а, Глафира Петровна?
Та засмущалась и пошла красными пятнами.
– Должно быть, я Его Высочество смутил. С моей стороны было, конечно, бестактно. Бестактно напоминать ему при всех о том, что произошло между нами той ночью. Но я ведь только хотел сказать ему, что уже и первый сюжет для нашей мастерской готов. – Артемий Иванович обернулся к Фаберовскому. – Я решил, Степан, с твоей барышни охранительный жизнеутверждающий портрет написать. «Курсистка на виселице во дворе Шлиссельбургской крепости». Слушай, а мне звезду Бухарскую дали? Я что-то не помню.
– Не дали тебе ничего! Сказали, что пьяным мордам не дают, – огрызнулся Фаберовский.
Куда направился капитан Сеньчуков, когда генерал выставил его из ложи? Может быть сюда? И есть ли при нем еще какое-нибудь оружие? Не обращая внимания на семейство кухмистера, поляк достал из кармана штанов револьвер и заткнул его за пояс. Потом приоткрыл дверь в коридор променуара и выглянул наружу. Капитана Сеньчукова среди гуляющей публики не было. Зато его сразу заметила Варенька.
– Я вас не дождалась, решила сама прийти, – объявила она ему, сияя. В руках у нее была початая бутылка шампанского и пустой бокал. Фаберовский закрыл за собой дверь ложи и отнял у нее бутылку.
– Варенька, и давно вы так бродите по театру с бутылкой?
– Как вы ушли. Мне стало скучно. Я сперва с жандармами выпила, а потом вас пошла искать.
– Что, и жандармы пили?!
– Нет, я одна пила. Им на службе не положено. Можно, я вас поцелую?
– Не стоит. Идите в ложу. Только что пытались убить пана Артемия.
– А вы, граф, оказывается, предпочитаете общество пьяных курсисток?
Фаберовский обернулся. Позади него стояла приставша Сеньчукова под руку с отцом.
– Что такое?! – спросил он, закипая.
– Граф, мне нужно сказать вам пару очень важных слов, – сказала Сеньчукова и, взяв поляка за рукав, решительно повела его за собой. Варенька тотчас схватила Фаберовского за другой рукав.
– Сударыня, куда вы его ведете?! Сегодня это мой кавалер!
