– А у вас рыльце в пушку, – улыбнулась Варенька, сняла перчатку и двумя пальчиками дотронулась до пушинки на носу у поляка. За сценой зазвенел хор ангельски чистых детских голосов.
– Степан, ты в антракте в буфет пойдешь?
Поляк вздрогнул, Варенька отдернула руку, а крест на сцене рассыпался на отдельные снежинки. Фаберовский в ярости схватился за револьвер, но Варенька схватила его за руку.
– Не надо его убивать, пожалуйста! Он же просто пьян.
* * *
Когда захлопали двери лож и публика помчалась по променуару в буфет, Черевин, просидевший все первое отделение в буфете, отодвинул от себя тарелку с красной квашеной капустой, допил водку, встал и отправился на третий ярус, где в ложе № 7, по донесениям агентов, находился один из его сотрудников. Он вошел в аванложу и услышал, как кухмистер Владимиров с жаром объясняет своему будущему зятю:
– Я вам скажу, Артемий Иванович, буфет здесь, конечно, на широкую ногу поставлен, слов нет. Но опять же, опытный глаз видит: семга подвялена, потому что с утра нарезана, котлеты из рябчика хороши без меры, но подогреты. В подогретой котлете вкус масла всегда дух дичи перебивает. А вот груша, к примеру: цена ей рубль, а на ней пятнышко! Потому как с пятницы лежала в вазе, а не в ящике в пробковой крошке. Михайлова Евдокия Михайловна здесь заправляет, конечно, что бабе в понятие! Но в Гатчино вокзал царский, а такие страсти творятся! Я летом ездил, присматривался. Буфетчик, анафема, буттербротов на немецкий манер понаделал на неделю вперед, а при мне прилавок открыл, мух согнал и водой изо рта прыскал. Только ливерных пирогов да конской колбасы не хватает. Серебряные блюда под мясо не подогревает, скотина. Ну, конечно, не Варгунин, но форели нету. В Гатчино, а форели нету. Потому что с ней возиться надо, она всегда свежая должна быть. Вы уж похлопочите перед генералом Черевиным, тут такое дело золотое. У меня б все порционно было, из Петербурга бы обедать ездили. Самому Государю незазорно было бы зайти.
– Господин Владимиров, – окликнул Артемия Ивановича Черевин. – Не могли бы вы уделить мне пару минут?
– Слушаю, ваше превосходительство!
Артемий Иванович выскочил в аванложу и прикрыл за собой дверь в залы.
– Ты что здесь делаешь, скотина?! Где ты должен сидеть?!
– Мы со Степаном… Черепушки в коронах… Свободы нет… Простору не хватает для зрения… Со всею любовью к Фамилии – ни хрена не видать… Ваше превосходительство, как пред Истинным! Степан все видит! А я ничего не вижу. Залил зенки бесстыжие, – завершил свою речь Артемий Иванович, ясным идиотическим взором лаская генерала. – А еще нас со Степаном убить пытались. На лестнице поджидали. Двоих мы цветочными горшками закидали, а третий. самый опасный, был нами побежден, схвачен и покусан собакой. Уж мы по нему палили из револьверов, как только сами живы остались! Так пули рикошетом от стен и сверкали. Уж если на нас жаловаться будут, вы за нас заступитесь.
Черевин присел на узкий диванчик.
– Можно? – В дверь заглянул Фаберовский. Он оставил Вареньку дожидаться его в буфете, а сам по наводке полковника Ширинкина отправился на доклад к Черевину. – В театре находится капитан Сеньчуков в ложе второго яруса по правой стороне, жена пристава Сеньчукова со своим отцом в третьем ярусе там же, и бразильский посланник в партере. Кроме того, я видел, как в великокняжеской ложе Его Высочество лично угощало шампанским того кирасирского офицера, который пытался убить нас в Гатчине.
– Корнета Борхвардта, который пытался вас зарубить, личным приказом великого князя прикомандировали к его особе, – сказал Черевин. – Так еще и шампанским его поят. А кто на вас покушался сегодня перед театром? Или эта пьяная скотина наврала?
– Не наврала, – протянул Артемий Иванович, покачиваясь.
– Покушались. Видимо, та банда, про которую мы вам рассказывали. Из Свято-Владимирской лиги. Которую в Полюстровской церкви у отца Серафима учат на царя нападать. Поп и послал нас убить. Помните, я рассказывал Вашему превосходительству, как за нами мальчишка от самого участка следил? Видать, выследил.
– Похоже, что сюда все змеиное гнездо собралось, – сказал Черевин.
