– За угол! За угол!
Недоумевающий жандарм подчинился.
– Сейчас трое пытались вломиться ко мне в ложу. Мы должны их арестовать. Они наверняка повторят сейчас свою попытку, тут-то мы их и накроем.
– Дозвольте за подмогой? – спросил жандарм. – Вдвоем можем не справиться. Вдруг как стрельбу поднимут.
Жандарм сбегал в левое крыло коридора и вернулся вдвоем с еще одним унтер-офицером. Фаберовский тем временем положил сковородник на полу так, чтобы ему был виден конец коридора, примыкавший к его ложе. Прошло минут пять, прежде чем дверь с галереи открылась и оттуда высунулась голова барышни. Убедившись, что жандармов нет, она рискнула выйти, а за нею гуськом еще двое. Поковырявшись ключом в замке, они отперли ложу и скрылись в ней.
– Попались мышки в мышеловку! – Фаберовский выскочил из-за угла и жандармы, топоча сапожищами, понеслись следом. Места для настоящей схватки в ложе не было, поэтому дальнейшее больше напоминало кучу-малу, в которой кто-то повизгивал, кряхтел и громким шепотом матерился. Наконец, злоумышленники были скручены и выволочены на свет в коридор.
– Ты куда сапог дел? – спросил один из жандармов у товарища, который, сопя и отдуваясь, выбирал волосы Вареньки из аксельбантов.
– Может, в партер улетел? – спросил тот, оглядывая ногу в одном полосатом носке домашней вязки в длинной ниткой на конце. – У, скотина! – Жандарм со злостью заехал в ухо Соломону.
– Вот ваш сапог, – Фаберовский закончил привязывать Вареньку бечевкой к стулу и выкинул сапог в коридор. – Отведите этих двух к Ширинкину, а я барышню тут допрошу – мне место свое не велено покидать.
– Мы мигом обернемся, – пообещал жандарм. – Одна нога там, другая здесь.
– Смотрите, опять сапоги не потеряйте. – Фаберовский прикрыл дверь в коридор и выглянул в зал. Декорация на сцене изображала гостиную председателя Зильберхауза.
– Степан, ну как ты там? – на весь зал, перекрывая музыку, раздался знакомый голос. – А мы тут уже в буфет сходили.
В партере зашикали, даже дежурный жандармский офицер в последнем ряду привстал со своего кресла в попытке рассмотреть, кто это сказал. По залу опять разнесся глас Артемия Ивановича:
– Степан, а кого это ты к себе в ложу привел? Там у тебя темно, мне не видно.
– Да заткнись же, пан Артемий! – крикнул ему в ответ Фаберовский.
– О! Расшипелись как змеи! – Артемий Иванович после битвы на Конюшенной был в ударе. – Уж и поговорить не дадут!
Фаберовский шелкнул рычажком выключателя и зажег лампу в буквенно-оптическом телеграфе и, порывшись в чемодане с кассой, составил слово «АРЕСТОВАЛ». После демонстрации неведомому агенту слова «ПОДОЗРЕВАЕМЫХ» в зале замелькали фонарики, и сразу человек восемь сорвалось со своих мест и бросилось к выходу. Среди них поляк с удивлением усмотрел и обоих генералов-балетоманов. Из великокняжеской ложи бельэтажа зааплодировал бухарский эмир. Встретившись с Фаберовским взглядом, эмир усмехнулся в черную бороду и, отцепив с груди большую звезду, покачал ею в воздухе, зажав между двумя пальцами. Поляк поклонился, прижав руку к груди, и обернулся к барышне.
Варенька сидела ни жива ни мертва, прикрученная бечевкой к стулу, и пучила глаза от удивления. Рот ее был заткнут белой нитяной жандармской перчаткой.
– Что, курва драная, убить меня захотела? – заорал на нее трясущимся от бешенства голосом Фаберовский. – Не на таких напала! Это кто там сказал внизу: «Потише»?
Он перегнулся через барьер.
В оркестре возникло замешательство, музыка расстроилась, и стало слышно, как на сцене переминается Дроссельмейер, пытаясь попасть в изменившийся ритм. В ложу постучали, и в приоткрытую дверь сунулся жандарм.
– Вот, ваше благородие, вы инструментик свой в коридоре забыли. – Он поставил в угол сковородник с зеркалом. – Ну что, отвести барышню к полковнику Ширинкину?
– Нет, я сам ее допрошу.
– Тогда позвольте-с у барышни перчатку забрать. Нам без нее не положено-с. Взамен могу платок предложить. – Жандарм порылся в кармане шаровар и достал скатанный в плотный шар засморканный носовой платок.
– Не надо! – просипела Варенька, с ужасом скосив на это орудие пытки глаза. – Я буду молчать.
