– Вы будете говорить! – рявкнул на нее поляк и знаком велел жандарму убраться. – Кто вы такая?
– Варвара Алексеевна Мартынова, – пролепетала Варенька.
– Где вы проживали до ареста?
– На 8-й линии, в доме Мизулиной.
– Кто те двое, что были с вами?
– Соломон Варшавчик, слушатель Военно-медицинской академии, и Леонид Аксентьев, студент Технологического института.
– Как вы связаны со Свято-Владимирской лигой?
– Никак, – всхлипнула Варенька. – И руки у меня затекли.
– Привыкайте к кандалам. Учтите, вы зря запираетесь. Из этих двоих сейчас все вынут, и они же на вас все и свалят.
Поляка немного отпустило, и он присел на стул.
– Сколько вас еще здесь в театре?
– Мы втроем были, и еще Ксения Соловейчик и Ольга Храневич с Григорием Устрицыным, хозяином теплой портомойни у Морского корпуса. У них места на галерке на той стороне.
– Кто такой Митенька, который покушался на нас сегодня на Конюшенной? Кто его сообщники?
– Я не знаю никакого Митеньку… Мы не собирались ни на кого покушаться… Мы хотели из ложи балет посмотреть!
– Врешь, курва, – снова стал закипать поляк. – Я сам слышал, как ты с этими двумя следили за тем, приедет царь или нет. Молчать там, внизу!
Фаберовский схватил сковородник и опустил его за барьер.
– Ты, плешь в бакендбардах! Еще раз подашь голос, я спущусь вниз – и ты у меня по этапу загремишь!
Вытянув сковородник наверх в ложу, поляк поймал испуганный взгляд Вареньки.
– Изобретение жандармского ротмистра Целибатова, – сказал Фаберовский. – Для осмотра женского полу на предмет хранения адских машин и револьверов под юбками без снятия оных. Я последний раз спрашиваю: кто такой Митенька?!
Варенька вдруг разрыдалась, затряслась вместе со стулом.
– Мы иногда сюда забираемся, когда здесь охранников нету. А их никогда не бывает, если Его Величество в театр не приезжает. У Соломона ключ от его комнаты как раз подходит. Мы уже раза три отсюда балет смотрели. А вы на нас набросились, как на злодеев каких. Прошлый раз нас охранник просто вытурил, когда мы думали, что его не будет. Соломон ему пиво из буфета принес, и все. Господин жандарм, отпустите меня домой…
Было ясно, что все это – чистая правда. Фаберовский растерянно оглядел темный зал. Бухарский эмир помахал ему платочком, а Артемий Иванович сидел в свой ложе, спиной к сцене, и чокался стаканом с кухмистером. Там царило полное семейное согласие. На сцене Щелкунчик ломал себе зубы об очередной орех.
«Сейчас сдохнет!» – подумал Фаберовский, глядя на его выверты, и стал лихорадочно искать в зале Сеньчукова. Кресло в партере, где он сидел полчаса назад, было пусто, и только измятая афишка белела на голубом бархате сидения. «Уж не отправился ли он по мою душу? Или по душу пана Артемия?»
– И надо же было вам именно сегодня полезть сюда в ложу! – сказал Фаберовский, подходя к всхлипывавшей барышне и развязывая веревки. – Хотите пива? Только у меня стакан один.
– Хочу, – ответила Варенька, разминая затекшие кисти. – А у вас много пива осталось?
– Да тут на донышке. Выпейте, и идите отсюда поскорее, пока сюда настоящие убийцы не полезли. Только у меня к вам просьба будет. – Фаберовский достал блокнот, вырвал из него лист и написал Артемию Ивановичу записку с предупреждением о Сеньчукове. – Спуститесь в третий ярус в ложу № 7, передайте вот эту записку. Может быть она спасет жизнь одному… хорошему человеку, – очень неискренне завершил фразу поляк. – А потом топайте домой лучше.
Варенька выпила пиво, промакнула глаза платком, оправила платье перед зеркалом на сковороднике и, взяв записку, удалилась. Фаберовский закрыл за ней дверь и снова просунул сковородник в ручку. Однако едва он успел сесть на стул и взять в руки бинокль, как в дверь стали ломиться.
– Кто? – вскочил поляк и направил револьвер на дверь.
– Это я, вашбродие, – раздался из коридора голос жандарма. – Девицу вашу словил. Бежала по коридору. Отпирается, говорит, будто это вы ее отпустили.
– Я отпустил.
Фаберовский вынул сковородник и вышел в коридор.
Жандарм крепко держал Вареньку за плечо.
– Так ее из театра все равно не выпустят, не велено никого выпускать. Вы уж, барышня, извините, служба.
