У Ионы лицо было белое, довольно полное, но кончик носа предательски краснел, выдавая любовь к спиртному. Был он в чёрной шёлковой рясе, в цветном подряснике.
— Грешен, вкушаю, — сказал Иона, наливая стаканчик. — А кто не грешен, Александр Сергеевич? Все мы грешники и не знаем дня своей смерти. Вот и притча от Луки: Тарквиний, градоправитель римский, потребовал от святого Сильвестра имения епископа Тимофея, им обезглавленного, и при этом грозил муками. А святой Сильвестр на это сказал ему: «В сию ночь душу твою истяжут от тебя, а чем хвалишься, то не исполнится». И что ж? Рыбья кость увязла в горле Тарквиния и прекратила дни его.
Наливая третий стаканчик, Иона сказал задорную прибаутку:
— Первую рюмку перхотою, а третью охотою!..
— Так, отец святой, так, — кивала головой Арина Родионовна. — Так!
Охмелев, Иона сделался не в меру словоохотлив.
— Вот вы всё пишете, Александр Сергеевич, всё пишете! — Он указал на стол, заваленный бумагами. — А знает завет о приличных словесах?.. Лучший порядок при начал, каждого слова какой? Богом старайтесь начинать и в Боге оканчивать. Скажу вам, как говаривали встарь: мнози богобоящиеся человецы, не ведая силы закона Божия, многих своих грехов не ведают и в бесстрашии пребывают. Ведают, например, Божию заповедь «Чти отца твоего», а не ведают силу той заповеди!
Пушкин нахмурился. Это был явный намёк. Очевидно, Иона вполне был в курсе домашних его дел.
Арина Родионовна всё кланялась в пояс:
— Так, отец святой, так! Откушайте ещё. Не побрезгуйте.
— Грешен. Вкушаю. — И опять Иона сказал задорную прибаутку: — Наш Фома пьёт до дна, выпьет, да поворотит, да в донышко поколотит. Вот так! — Опрокинул стаканчик, крякнул и вновь впал в проповедь: — Человек каким вышел из рук Творца? Вот то-то: созданием прекрасным. Царь жизни, властелин земли! Всё течение бытия открылось ему.
Арина Родионовна подпёрла склонённую голову рукой.
— Но грехом своим, увы, повредил человек свою природу. На саму землю навели проклятие! Так что же будет? — И вдруг Иона закончил прибауткой: — А то будет, что ничего не будет. Ну, сыне, — он поднялся, — мне пора.
И, благословив всех, игумен уехал.
Пущин не удержался от выговора своему другу:
— Что это ты, как пономарь, взялся вслух читать? — Конечно же он ценил поэтический талант Пушкина, но — уж так повелось с детства — считал его человеком сумбурным, слабым, неустойчивым.
— Скажу по совести. — Пушкин нашёл нужным оправдаться, — в этих описаниях жизни святых — бездна поэзии...
— Ну, уж не знаю! Из чего ты только не черпаешь поэзию! — сказал Пущин. — А вот у меня с собой рукопись запрещённой комедии Грибоедова «Горе от ума». Интересно?
— Давай скорее читать! — воскликнул Пушкин. Уже много слышал он о человеке, который в своё время в Петербурге привлёк его внимание странностью своего поведения и резкостью суждений.
Читал он опять вслух. Но комедия ему не понравилась. Во-первых, в ней соблюдены были именно те правила единства, которые он намерен был сокрушить в своей трагедии. Конечно, драматического писателя следует судить по законам, им самим принятым. — Грибоедов принял законы драматургии, которые он, Пушкин, отвергал. Но, главное, в сочинении он не нашёл ни плана, ни истины, ни по-настоящему важной мысли.
Вспомнился Грибоедов в ту пору, когда репутация его была замарана сомнительным участием в известной истории Шереметева и Завадовского[153] и Грибоедов готовился покинуть Петербург. Вспомнилось, как на одном из светских раутов, спасаясь от толчеи гостиной, Пушкин отдёрнул тяжёлую портьеру, отделявшую музыкальную залу, и увидел Грибоедова, одиноко сидящего за фортепьяно; тот не играл, лишь брал аккорды — и на чёрной лакированной крышке вздрагивали отражения его лица и отблески свечей... Теперь он вернулся с Кавказа с комедией, в которой, верно, пожелал отомстить изгнавшему его обществу.
— Видишь ли, — размышлял Пушкин вслух, — можно ли сказать что-то определённое после всего лишь одного чтения? — На самом деле мнение его в основном определилось. — Комедия нравов, не так ли? — Конечно же это была комедия нравов. Но в этом роде Хмельницкий со своими водевилями нравился ему куда больше. — Нравы нашего светского общества! — Ведь и он в первой главе «Евгения Онегина» описывал нравы
