Сколько раз, защищая своё сердце и душу, говорил он о пустоте и суетности женщин! Но что мог он сделать против очарования глаз, губ, краски робости, выражения смущения, игры голоса, шелеста одежд — таинственного шелеста, за которым постигались гибкие движения! Как мог он защититься от улыбчивого блеска самого смысла бытия...
И вот уже каждый день бывает он в доме Ушаковых, а в иные дни даже не раз! Уже извозчику, плутавшему в переулках, он, тыча в спину, указывает путь. Вот он торопливо стучит — и дверь открывает полная, закутанная в платки экономка Степанида Ивановна. Держа в руке шандал со свечами, она отвешивает гостю низкий поклон:
— Милости просим, Александр Сергеевич.
Гостей обычно множество. Барышни Ушаковы почитаются в Москве одними из самых заманчивых невест. Здесь и молодые блестящие гвардейцы, и подающие надежды молодые статские, здесь и более солидные господа. Дом Ушаковых славится не только гостеприимством, но и весельем. Николай Васильевич берёт любимую свою скрипку, Софья Андреевна садится за любимое своё фортепьяно, Елизавета, надев очки, ставит на пюпитр ноты, Екатерина, шаловливо улыбаясь, смотрит на Пушкина необыкновенными своими глазами... Начинается музицирование.
Ах эта Екатерина! Вчера пепельные её волосы были уложены в причёску — сегодня две косы струятся вдоль гибкой, оголённой спины до колен...
Конечно же Софья Андреевна не может не видеть впечатления, которое производит на Пушкина её дочь.
— Да, — как бы мимоходом роняет она, — старшая, Екатерина, резонабельнее совсем юной Елизаветы.
«Резонабельнее»! Может быть. Но в этом ли дело? Дело в том, дело в том... ах, он сам ещё не знает!
В доме Ушаковых царит культ великого поэта. На столах, на полках, на этажерках лежат все поэмы, которые он успел издать. На фортепьяно — ноты всех известных романсов на его слова. В альбомах — небольшого формата тетрадках с золотым обрезом — переписаны и те стихи, которые он никогда не издавал, вовсе не собирался издавать, специально не включил в собрание, но которые, видимо, разошлись в списках...
В доме запросто и часто бывают певцы итальянской труппы, гастролировавшей в Москве: знаменитая примадонна Анти, знаменитый тенор Перуцци, знаменитый бас Този.
Музицировать, музицировать! И звучит «Лакримоза» из «Реквиема» Моцарта. Негромкая, размеренная, печальная, безгранично красивая мелодия уводит ввысь, к небесам, к непостижимому, к неотвратимому... к самому Создателю, если таковой есть, к Творцу, постигнуть которого возможно лишь через прекрасное... В изгибах мелодии, во взлётах и спадах, негромко, но приятно звучит грудное контральто расцветающей день ото дня Екатерины...
И вот он уже свой в семье. В альбомах девушек он рисует смешные лица, головки, ножки, фигуры в причудливых восточных костюмах... Елизавета успела влюбиться в некоего Киселёва? И, поддразнивая её, он зовёт: «Кис, кис, кис...» Девушка смущается и краснеет, а он хохочет, не может успокоиться, зовёт кошку, мяукает и снова: «Кис, кис, кис...» Она выбегает из комнаты, а он опять хохочет, запрокинув голову, показывая сверкающие крепкие зубы. Но старшей, Екатерине, он подносит листок со стихами. Да, девушка уже влюблена в него — он это видит, он и сам влюблён! Теперь между ними идёт любовная игра.
— Почему вы дарите стихи без подписи? — требовательно спрашивает она.
— Как! — восклицает он. — Значит, под стихами самого Пушкина нужна ещё подпись? В таком случае отдайте...
— Не отдам.
— Нет, отдайте...
Начинается беготня, борьба, от листка оторван целый угол. Через неделю по гостиным Москвы уже полз слух, что знаменитый Пушкин сватается к Ушаковым. Увы, ни одного шага он не мог сделать, чтобы этот шаг не стал немедленно известен всему московскому, узкому, связанному множеством родств и знакомств обществу...
А оттепель всё продолжалась. Легко одетый — без плаща, во фраке, — сидел он на скамье Тверского бульвара, тянущегося дугой от Тверских до Никитских ворот, разбитого некогда на месте снесённой стены Белого города. Средняя большая дорога бульвара обсажена была липами в два ряда; по сторонам тянулись куртины. Водоёмы ещё не работали. Гуляющих было немного, кареты дожидались их возле обочин бульвара...
