— Да что ж такое, Арсений?
— Деньги, барыня, я привёз в полной целости и сохранности.
— А почему не купил, что приказано?
Арсений вздохнул.
— Не на своих я приехал, барыня, а на почтовых. — Он потупил голову.
— Да почему? — вскричала Прасковья Александровна. — Куда дел лошадей? Чудишь?
— Лошади в целости и сохранности, уж можете не беспокоиться, барыня. — Арсений опять тяжело вздохнул. — Лошадей я у верного человека оставил.
— Да что случилось, рассказывай!
— Беда, барыня. Едва за заставу выбрался. Всюду разъезды да караулы.
Пушкин вскочил с места.
— Почему, почему? Да рассказывай же! Бунт?
— Бунт, Александр Сергеевич, — вздохнул Арсений. — Только бунтовал не наш брат простой, а господа чистенькие. Стрельба была. А теперь бунтовщиков ищут да хватают...
— Что с вами, Александр? — спросила Аннет.
Лицо у Пушкина побледнело, исказилось, губы дрожали.
— Вы не понимаете, — ответил он, — что это значит!
— Дальше рассказывай, — взволновалась и Прасковья Александровна.
— Дак что дальше. Деньга, барыня, привёз в сохранности. — Арсений опять вздохнул. Он ни в чём виноват не был.
— Вы не понимаете! — восклицал Пушкин. — Это давно готовилось. Ах, я знал, знал... — Он схватился за голову. — Что ж теперь будет? Значит, говоришь, ищут, хватают?
— Хватают, Александр Сергеевич, — подтвердил Арсений. — Вот и при мне молоденького офицера схватили.
— Кого, кого схватили?.. Имя? Да он не знает, — взволнованные голоса перебивали один другой.
В этот критический момент Прасковья Александровна выказала весь свой решительный характер.
— Поедешь тотчас в Петербург на почтовых, — обратилась она к Арсению. — Я тебе адреса и записки дам. К Сергею Львовичу непременно заедешь. И всё узнаешь.
— Слушаюсь, барыня. Как прикажете.
— Ступай. Скажи, чтобы тебе стакан водки налили. Да не рассиживайся. Чтоб без промедлений!..
Пушкин восклицал возбуждённо:
— Вы не представляете!.. Тайное общество!..
— Да кто же не слышал о тайном обществе, — возразила Прасковья Александровна. — Только уж никогда не одобряла.
— Подумать только, какое странное сближение... — негромко сказал Пушкин.
— О чём вы?
Ах, мог ли он объяснить? Подвиг революции, которую он совершил в поэзии, совпал с подвигом в Петербурге. «Графа Нулина» он написал 14 декабря!
— Дорогой Александр, нужно ли за вас беспокоиться? — озабоченно спросила Прасковья Александровна, расхаживая по комнате и батистовым платочком вытирая вспотевшие ладони.
Пушкин нервно дёрнул плечами.
— Зависит от того, часто ли и в какой связи будут упоминать моё имя. — Он задумался, потом продолжил: — Правительство сможет удостовериться, что я к заговору не принадлежал. Но я знал о тайном обществе, знал м но nix, вёл политические разговоры. И кроме того, замаран выключкой со службы...
— Прямой вины вашей нет. Будем надеяться на лучшее!
— Моё дело — поэзия, — угрюмо сказал Пушкин. — А класс писателей склонен к умозрению, а не к деятельности. Но Боже! — Он опять схватился за голову. — Что будет с моими друзьями!.. Неужели судьба не даст воплотить мне мои замыслы? Пока что она меня берегла...
Его могут арестовать! Он был в дружеской связи со многими. Вдруг у него устроят обыск...
Он поспешил в Михайловское и принялся перебирать бумага. Ведь он записал даже признание Пущина! Его записи скомпрометируют многих — и его самого: ведь он знал, знал!
Ночь он провёл без сна. Утром отправился вновь в Тригорское. Ничего нового. Когда почтовый день? Когда ждать Арсения? Он вернулся в Михайловское. Мысль лихорадочно работала. Если за ним приедут — как вести себя, что говорить? Отрицать, что он знал? Но от стихов, разошедшихся в списках по всей России, ему не отречься... Оставалось держаться с достоинством и бросить вызов судьбе.
Вдруг послышался звон колокольчика. Может ли быть? Но звон приближался. Сомнений не было: это за ним...
И он бросил ещё не разобранную пачку «Записок» в камин. Свёртывались, обугливались, вспыхивали листы. Мог ли он поступить иначе, если в этих «Записках» говорилось и о сходках у Никиты Муравьёва, и о собраниях в Кишинёве, и о диспутах в Каменке, и о встречах с Пестелем...
