На душе у Андрея тяжело. А вдруг и Маслов, выяснив, скажет: «Все так. Сделать ничего нельзя».
…Андрей так задумался, что не сразу понял, к кому относились слова девушки-телефонистки:
— Оренбург! Товарищ военный! Говорите с Оренбургом.
Андрей словно очнулся. Долгий телефонный звонок. Девушка показывает на переговорную кабину.
— Спасибо. Иду! — Андрей вскочил, торопливо направился в кабину.
— Алло, алло! Говорите с Оренбургом!
— Говорю!
На дальнем конце провода — голос Люды, искаженный шорохами линий связи, ослабленный тысячами километров.
— Алло!
— Люда! Здравствуй, это я!
— Здравствуй! Ой, как хорошо, что ты позвонил, Андрюша! Тебя так плохо слышно… Вот сейчас лучше. Я собиралась тебе позвонить. Что-то не дозвонилась. Видно, медвежий угол.
— Дельфиний.
— Серьезно, дельфины есть?
— О! Еще сколько! Особенно по утрам.
— Андрюша, ну как ты живешь?
— Нормально, а ты?
— У меня скоро каникулы. Мы надумали ехать на юг, в твои края! Что? Вшестером. Двое мальчишек и девчонки. Андрюша, хочешь, я к тебе в гости заеду?
— Ох, хвастунишка! Так прямо и заедешь?
— Почему ты смеешься? Я серьезно.
— Ну, если серьезно, то буду ждать тебя. И когда это будет?
— Недели через три. Я тебе коржиков твоих любимых привезу. Андрюша! А что у тебя с институтом? Разрешили?
— Да, понимаешь, какое дело… Разрешить-то разрешили… Я тебе напишу, на днях все решится.
— Ты неисправим. Ведь уже июнь. Слышишь, чудак, и-юнь! А с первого августа вступительные. Нет, ты спеши. На этой неделе все сделай, Андрей! А может, ты опять о другом думаешь?
— Думаю. Но и здесь, знаешь, все неясно…
— Глупый мальчишка… Ну зачем тебе гнаться за двумя зайцами? Какое может быть сравнение? Вот я приеду, и мы поговорим.
…Невидимая телефонистка сказала, что время истекает, а на просьбу Андрея добавить еще три минуты ответила: «Не могу. Линия срочно нужна».
Последние секунды… Обычные и такие обязательные слова: «Ну, пиши!» — «И ты пиши!» — «Ну, всего доброго!» — «До встречи!».
Окончен разговор. Андрей выходит на улицу. Солнце пошло на снижение, повернуло к морю, но светит еще жарко.
Когда теперь автобус до Прибрежного? А может, пройтись пешочком по тропке вдоль моря? И решил — идти.
Все летело в тартарары… Бакланов трижды менял тактику, но Юля, кажется, обиделась всерьез. Сначала Филипп пытался бодренько отшутиться:
— Ну полно дуться. Я же не из хулиганских побуждений. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Я…
Юля коротко бросила:
— Зачем вы мне это говорите?
И тогда он попытался перевести разговор на другую тему. Сказал, что пограничник Карабузов напечатал стихотворение в «Молодой гвардии».
— Надо же — человек шут знает где служит, а его в Москве толстенный журнал печатает! Эх, взять бы и послать туда свои стихи? А вдруг? Как думаешь, Юля?
Но Юля, обычно внимательный и доброжелательный критик его литературных опытов, посмотрела на него своими большущими карими глазами (глазами «цвета крепкого чая», как определил их Филипп) и вздохнула. Сейчас этот вздох означал: «Господи, до чего же навязчивый субъект!»
И тогда Филипп сказал:
— Между прочим, вот только что толковал с рыбаками, с батькой твоим. А он у тебя, оказывается, герой. Чуть ли не море в декабре переплыл. Почему же ты молчала?
Юля ничего не ответила, заполняла какой-то бланк или карточку.
— Из Морского два мотобота пригнали. Позарез нужны люди, понимающие в морском деле. Так что я себе местечко забил. Виноват, занял. Ты ведь не любишь такие словечки?
Она не ответила. Филипп оглянулся и вздрогнул: в библиотеку вошел сержант.
— Здравствуйте! — сказал Русов.
Ответила ему Юля, а Бакланов, после неловкой паузы, натянуто бодро сказал, облокотившись на барьерчик:
— А я сегодня раньше вас… Вот, выбираю самую лучшую книгу. Ту, которая в единственном экземпляре.
Чувство такта не позволяло Русову сейчас же здесь, в присутствии этой девушки, сказать то, что Бакланов заслужил. Андрей улыбнулся:
— Шустрый вы читатель, Филипп Иванович.
Филипп усмехнулся. Но усмешка недобрая, в глазах острый блеск.
— «Шустрый». А как же иначе, двадцатый век.
Русов подошел к библиотечной стойке, вздохнул. Сказал Юле:
