— Он, надеюсь, успел выбрать свою книгу? А как с тем томиком, что я в прошлый раз просил?
— Да, уже принесли, — улыбнулась Юля.
Улыбка Юли показалась Бакланову не совсем обычной. В груди стало жарко. Хотелось сказать что-то резкое. Сказал бы, да не было явного повода.
Юля ушла за книжные стеллажи. Бакланова раздражал короткий ежик волос стоящего рядом Андрея. Русов взглянул на него. Бакланов не выдержал его взгляда и отвел глаза. Подумал: «Что хорошего, если человек научился пялить глаза? Может, это и есть наивысшее нахальство? А человек с нежной, легко ранимой душой, он глаза не пялит».
Юля принесла книгу. Филипп успел прочесть на белой закладке — «Русову А.».
«Ишь, барон… Книжки ему специально. Интересно,
будешь ли ты читать эти учебники да книги. Целую тумбочку натолкал», — зло подумал Бакланов.
— Большое спасибо. Где мне расписаться?
Русов достал авторучку и поставил на карточке аккуратную роспись. Вопросительно посмотрел на Бакланова. Это Филипп прекрасно понял. Он не знал, как поступить. Может, выдержать марку до конца? Уйти чуть позже его? Все равно: сто бед — один ответ. Пожалуй, не стоит. Надо идти с ним.
— До свидания, — сказал Русов Юле.
— До свидания, — ответила она.
— Я тоже сейчас иду.
Этой фразой Бакланов убил двух зайцев: подчеркнул свою независимость и попросил, чтобы Русов подождал.
Сержант надел панаму, и на губах его вспыхнула насмешливая улыбка.
…Сгущались сумерки, но Бакланов сразу заметил — сержант ждал его у дальних тополей.
Когда Филипп подошел, Русов опросил:
— Что скажете, Бакланов?
Тот предпочел отделаться шуткой:
— Тесен, однако, мир…
— Давно в совхозе?
Бакланов шел руки в брюки. Достал сигарету, закурил.
— Да, как сказать… с часок будет.
Посмотрел на сержанта. Лицо у Русова хмурое, не предвещающее ничего доброго. Сержант спросил:
— А может быть, с половины дня?
— Может быть, и с половины. Счастливые часов не наблюдают.
Шли молча, ступали в мягкую дорожную пыль. Ботинки Бакланова стали серыми. У Русова тоже. На окраине села выбили обувь о кустарник, вышли в степь. Русов сказал:
— Однажды ты намекал насчет жизни «по велению мятежной души». Это и есть та самая жизнь? Душа в самоволку захотела?
Бакланов натянуто улыбнулся, затянулся папиросным дымом:
— К чему такие слова? Можно подумать, что без меня движок не запустят. Подумаешь, преступление — сходил на часок в библиотеку! Работы-то все равно нет. Да и Славиков просил взять ему что-нибудь про фантастику…
Русов посмотрел на засунутые в карманы руки дизелиста:
— Значит, Славиков благословил? Снарядил как посыльного?
— Да нет. Это я так, заодно.
— А где же твои книги?
— В библиотеке. — Бакланов, глядя под ноги, улыбался.
«Ну и нахал ты, братец!» — с трудом сдерживаясь, подумал Русов.
— В библиотеке! Не нужно врать, Бакланов. Кажется, я утром ясно сказал: всем быть на точке и никуда не отлучаться. Я тебя имел в виду. Неужели не понял? Ведь надоели твои «гастроли». Я слышал кое-что про них и раньше. Да вот…
Бакланов вздохнул. Шел, смотрел на море. Споткнулся о кочку, зло выплюнул сигарету.
— Мне тоже надоело. Что ты мне нотацию читаешь? Я ведь тоже человек. Такой же, как и ты, и служу не меньше твоего…
«Кажется, разозлился, — подумал Русов. — Ну что ж, пусть злится, пусть выскажется». Но Бакланов не стал высказываться. Примирительно сказал:
— Что нам, собственно, ругаться? Ладно, без разрешения ходить больше не буду. Только ты пойми меня правильно. Мне ее вот как надо было видеть. — Филипп поднес ребро ладони к горлу, улыбнулся… — Эх, Андрей, Андрей! Ведь должны же мы понять друг друга, как «старик старика».
— Все? — резко спросил Русов. — Так вот что…
— Ну, слушаю.
Бакланов заложил руки за спину, пошел тише.
— Нравится тебе это или не нравится, — продолжал Русов, — но обязан ты мне подчиняться. Знаешь, во время войны…
Бакланов не выдержал:
— Слушай, сержант! Зачем такие слова? Ясно, что я буду на войне совсем другим человеком.
— Пусть мои слова ты считаешь нотацией, — перебил его сержант, — по не должно быть разницы между дисциплиной мирного времени и военного. Если бы такая разница существовала, то грош нам цена. Не нужны бы мы были, понимаешь?
