— Свойский? — у Богдана снова появилась в голосе недобрая хрипотца. — Свойских нету! Запомни это, если сесть на гвоздь не хочешь!.. Был бы у меня брат, я и ему теперь бы не поверил!.. И комиссар твой — как все: не хуже и не лучше!
Он еще раз взглянул на доску, криво усмехнулся и пошел влево по прибрежной тропе, не оглядываясь, уверенный в том, что мальчишки от него не отстанут.
А сержант Кульбеда в это время шел по той же тропе навстречу.
Когда ребята убежали от гастронома, он правильно решил, что деваться им некуда.
Один у них путь — в лагерь. И сержант напрямик, лесом, не жалея ног, домчался до Третьей Тропы. Его не испугало отсутствие мальчишек. Представив себя на их месте, он подумал, что скорей всего они идут к лагерю не лесом, а по реке, и вышел им навстречу.
Их шаги Кульбеда услышал издали и остановился. Надо было решить, как лучше: встретить их и вместе дойти до лагеря или предоставить им возможность вернуться одним. Второе показалось ему более правильным. Он сошел с тропки и спрятался за куст.
Первым на Третьей Тропе проснулся Гришка Распутя. Его разбудила белка. Она стряхнула с елки шишку и с любопытством наблюдала за нею бусинками глаз. Шишка запрыгала вниз по сучкам, повисла на секунду на нижней ветке, отцепилась и упала Гришке на грудь.
Он сонно нашарил ее рукой, поднес к носу, понюхал и только тогда открыл глаза. Сверху из густого переплетения ветвей на него смотрела острая беличья мордочка. Он улыбнулся и его глаза, всегда круглые и невыразительные, вдруг засветились детской восторженностью. Гришка показал белке язык, а шишку засунул в карман.
Утро было теплое и на редкость ясное. От вчерашнего дождя не осталось и следа.
Сочно зеленели деревья. Чистый до хрустальной прозрачности воздух отдавал бодрящим лесным духом. Нарядно белели палатки.
Гришка потянулся, но не встал. Он лишь закинул руки за голову и чуть приподнял ее, чтобы видеть всю Третью Тропу.
Из палатки без гимнастерки, босиком выбрался сержант Кульбеда. Постоял, подставив рябое лицо солнцу, помурлыкал что-то, щуря глаза, и побежал к речке мыться.
С полотенцем через плечо, в одних плавках, стройный и мускулистый, вышел из другой палатки Сергей Лагутин. Глубоко подышал, подымаясь на цыпочки и широко разводя руки, взглянул на часы и, снова нырнув в палатку, вернулся с камерой и покрышкой от футбольного мяча. Пока он надувал и зашнуровывал мяч, сержант умылся и рысцой поднялся вверх по просеке.
Сергей вытянулся по стойке смирно.
— Здравия желаю, това…
Кульбеда недовольно замахал руками.
— Подъема не было, а ты орешь, людей напрасно будишь.
— Через четыре же минуты! — обиженно сказал Сергей и выставил вперед руку с часами. — Смотрите!
— Вот ты их и не отнимай — эти четыре минуты.
— А когда сами не спят? — Сергей покосился почему-то на груду неразобранного оборудования, прикрытого брезентом. — И другим не дают! Это как?
— Про это пока забудь. Будто и не было ничего!.. А почему — не тебе объяснять.
— Тактика? — повеселел Сергей.
— А кто ее знает! — Кульбеда подтянул брюки и направился к своей палатке. — Может, даже стратегия.
Сергей зашнуровал мяч, попробовал, хорошо ли надут, установил его на ровном месте, снова взглянул на часы и стал ждать. Как только на штабной поляне горн заиграл подъем, Сергей разбежался и сильным точным ударом послал мяч в накрытую брезентом груду вещей. То место, куда попал мяч, вдруг начало вспучиваться, как набухает от удара шишка на лбу. Брезент зашуршал, зашевелился. Один его край пополз кверху, загнулся — и из-под него выглянула круглая заспанная голова Вовки Самоварика. Еще несколько рук ухватилось за край брезента, стянуло его на сторону, и вся компания Богдана очутилась на ярком солнечном свете.
С всклокоченными волосами, в измятой одежде мальчишки сидели на тюках и, протирая глаза, никак не могли понять, где они находятся и что с ними случилось.
— Подъем!.. Подъем! — неслось по лагерю.
— Первое отделение!.. Подъем! — крикнул и Сергей, сдерживая смех.
Остальные не сдерживались. Высыпав из палаток, они хохотали от души над ночными путешественниками. Шурупа и его четверку Богдан утихомирил сам. Грозно взглянул на них — и те умолкли, словно подавились. Ребят из других отделений охладил сержант Кульбеда. Он вышел из палатки уже побритый, в полной форме и скомандовал:
