– Спокойной ночи, ма.
Я закрыл дверь и прижался лбом к деревянной панели. Как только шаги прекратились, мы с Киром медленно опустились на корточки и беззвучно засмеялись. Страх окончательно отступил, а его место заняла эйфория. Мурашки все еще бегали по коже, и я тихо смеялся, вспоминая лицо мамы.
– А в детстве ты сразу мчался ко мне под одеяло… – шепотом заговорил Кир, изображая мамин голос. – Милый маменькин малыш!
Я шутливо пихнул его в плечо, и Кир перекатился на спину. Его плечи поднимались от смеха. Новая вспышка на секунду выхватила наши лица из темноты.
– Все в детстве боялись грозы, – невозмутимо возразил я, сжимая губы, чтобы не засмеяться.
– Я вот совсем не боялся.
– Ну конечно!
– Разве только совсем чуть-чуть…
– Чуть-чуть? – Я скептически выгнул бровь.
– Ладно-ладно, признаюсь, я тоже боялся. Но это секрет! Только попробуй кому-нибудь рассказать, и я…
Я улыбнулся Киру.
– Что?
– А вот что!
Боковым зрением я уловил движение. Длинные пальцы с легким нажимом прошлись по ребрам. Я выгнулся, уходя из-под прикосновений, и стал беззвучно ругаться, молотя ногами по воздуху. Кир щекотал меня, и я всеми силами пытался не засмеяться.
Когда дверная ручка с тихим скрипом вновь начала поворачиваться, мы замерли, и липкий страх подобрался к горлу.
– Пронесло? – В узком проеме появилась голова Алисы. Чуть ниже я увидел голову Жеки и ярко-голубые волосы. Они выглядели забавно, и я улыбнулся.
Я нащупал на полу рубашку и снова накинул ее, застегивая пуговицы.
– Не то слово, – подтвердил я кивком, не отрывая взгляд от черных пуговиц.
– Там дождь, – шепотом добавила Жека.
– Да ладно? – наигранно удивился Кир. – Я думал, там апокалипсис начался. А это всего лишь дождь.
– Придурок, – заключила Жека. – Я к тому, что нужно переждать.
– И я знаю где, – заговорщицки произнесла Алиса.
Мы все внимательно посмотрели на нее. Алиса, удостоенная вниманием, гордо откинула прядь светлых волос с лица.
– Чердак!
Алиса скользнула в сумрак коридора. Через мгновение в темноте исчезла и Жека. Я остановился в дверном проеме, застегивая последние пуговицы рубашки. Кир прислонился спиной к деревянному косяку и встал напротив. Ощутив его присутствие рядом, я поднял взгляд. Совесть все еще мучила меня за то, что я оставил его в больнице. Я хотел извиниться. В эту секунду под раскаты грома между нами установилось молчаливое понимание. Шепот в коридоре отвлек нас друг от друга.
Мы обменялись быстрыми взглядами, чувствуя недосказанность, и вышли из комнаты. Я дернул Алису за руку.
– Нам нужен свет, – сказал я, пытаясь разглядеть выражение ее лица. – Схожу за свечами, пока вы подниметесь наверх.
– Только тихо. – Алиса приложила палец к моим губам. – Не разбуди маму.
– Сейчас ее разбудит разве что… – Я задумчиво почесал затылок, растрепав вьющиеся волосы.
– Шелест денег? – тихо засмеялась Алиса.
– Или аромат дорогого мужского одеколона.
– Знаешь что? – Алиса улыбнулась. – Никому не пожелаю таких детей, как мы!
– Гадкие-гадкие мы, – подтвердил я с ухмылкой. – Ну всё, я за свечами.
Мы молча кивнули друг другу и разошлись. В одной из пустующих комнат я отыскал старый сервант с сервизом. Сервант был громоздким, неуютным, с облупившейся краской: он, покрытый древней пылью, стоял забытый и никому не нужный. Он достался нам от погибшей маминой сестры. Мама сложила туда привезенный сервиз, но через несколько дней стеклянные полки рухнули, обрушив на дом звон осколков. Практически вся посуда разбилась, а битые хрустальные осколки до сих пор можно было отыскать под ковром или за старым креслом. Ничто живое не задерживалось здесь, и мне самому не хотелось оставаться в этой комнате.
Я быстро юркнул к серванту, словно меня могли зацепить невидимые руки, тянущиеся из мрака, и на ощупь достал с нижних полок несколько свечей с подсвечниками. Когда-то эти свечи использовали: под пальцами я чувствовал бугорки застывшего воска.
В коридоре я вновь оглянулся на дверь, ведущую в мамину спальню, будто та могла отвориться в любую секунду, и осторожно зашагал к чердаку. Когда я ступил на первую ступеньку, раскат грома заставил дом вздрогнуть. Под ногами я ощутил легкую вибрацию. Вздрогнув вместе с домом, я зашагал наверх. Коснувшись пальцами деревянной панели, я почувствовал единение с домом, и мне стало жаль его. Одинокого старика на высоком холме никто не любил. Может быть, поэтому он так надсадно кашлял проржавевшими трубами, скулил, как брошенный пес на цепи, и скрипел половицами.
