Если Фотий болел по-настоящему, искренне, всем сердцем, то его приятель - больше за компанию, чтобы поддержать друга. Он имел нрав спокойный, миролюбивый и предпочитал беседовать на досуге с проживавшим в доме Велисария ритором и историком Прокопием, исполнявшим обязанности завканцелярией столичного гарнизона и советника командира по юридическим вопросам. Феодосий задавал ему вопросы разного толка - от античной хронологии до воззрений на международные отношения Византии; иногда даже оппонировал, и такие споры очень нравились самому Прокопию. Надо сказать, что мальчик нравился в семье всем: Лису - за хорошее влияние на Фотия, помощь ему в учёбе; Антонине - за изысканные манеры аристократа и отличную правильную речь; Магне - просто как молодой человек, умный, обаятельный, сильный; даже Македонии - по особым соображениям, о которых она не могла распространяться, но имела в виду как главное орудие в мысленной борьбе против Антонины. Сам подросток с удовольствием посещал их дом. И когда с его родными приключилось несчастье, прибежал сразу в особняк товарища - бледный, перепуганный, с округлившимися от страха глазами.
А событие было в самом деле трагическое: в комнатах у его родителей обвалился потолок, погребя под собой всех живых - мать, отца, двух сестёр и слуг. Лишь один Феодосий спасся, так как находился в это время в гимнасии. Мальчик сдерживал слезы и не мог сдержать, вытирал ладонями и дрожащим голосом повторял:
- Почему, почему такое? Чем я провинился? Отчего Господь так несправедлив ко мне?
Антонина с Велисарием и Фотий успокаивали его как могли.
- Твой отец - сенатор, человек небедный, и тебе в наследство перейдёт немалое состояние, - говорила дама.
- Ничего мне не нужно, - лепетал страдалец. - Лишь бы маменька и папенька, обе мои сестрёнки остались живы…
Командир столичного гарнизона брал его за локоть:
- Боже мой, о чём ты? Их уже не вернуть: Бог дал - Бог взял, сетовать грешно. Надо сохранять мужество. Мы тебя в беде не оставим. Я возьму над тобой опеку, даже, если хочешь, усыновлю. Станешь жить у нас, мы тебе хоть в чём-то постараемся заменить погибших…
Паренёк смотрел и не понимал, что ему предлагают, отвечал невпопад и твердил, как умалишённый: «Ничего не надо… только бы мои были живы…»
Но прошёл день-другой, состоялись похороны, Феодосий поселился в доме у приятеля, Велисарий с помощью Прокопия подготовил всё необходимые документы для усыновления и вступил в родительские права (получив, кстати, в полное своё распоряжение крупное имущество - и обширные земли, и стада на них, и кожевенные, ткацкие мастерские). Мальчик понемногу начал оживать, лучше ел, лучше спал и порой даже улыбался. Все к нему относились с нежностью. А хозяйка опекала по-матерински: приходила благословить и поцеловать на ночь, ревностно следила за его гардеробом, потчевала с усердием. Как-то Магна пожаловалась брату: «Маменька заботится о нём больше, чем о нас. Не находишь?» Тот пожал плечами: «Я не замечал. Может быть, и так. Что же в том дурного? Надо поддержать человека в трудную минуту». - «Ну, не так же пылко!» - «Что ты хочешь этим сказать?» Девочка замялась, буркнула в ответ: «Ничего решительно. Просто неприятно». - «Ты ревнуешь, что ли?» - «Я? С чего ты взял?» - но покрылась пятнами от висков до шеи.
Велисарий тоже не замечал ничего плохого. Он с утра до вечера пропадал в казармах, на плацу, проводил инспекции караулов и следил за строительством новых укреплений. Время было тревожное: император дряхлел, мог уйти не сегодня-завтра, и Петру-Юстиниану приходилось брать на себя ответственность за империю, за народ, а без помощи друзей он не устоит, не удержится на вершине власти. Сита, Велисарий, Мунд, Нарсес - вот его опора. Сила, которую трудно одолеть.
И Прокопий в своих учёных заботах мало обращал внимания на симпатию Антонины к новичку в доме. Только Македония видела и знала: быть большой беде; но ждала и молчала; думала, что эта беда ей сыграет на руку.
6
А Юстин действительно очень сильно сдал. Не настолько, правда, как его предшественник Анастасий, находившийся в последние месяцы своего правления в полной немощи, но ходил с трудом, появлялся на людях редко и делами страны интересовался вяло. Продолжал много пить, а в нетрезвом виде или пел старинные армейские песни, или плакал по покойной Евфимии. Летом 526 года с ним случился микроудар, ненадолго отнялись правая рука и нога, затруднилась речь. Только к осени он пришёл в относительную норму, по совету лекарей выпивал только за обедом и довольно скромно, но, как всякий пьяница, переставший получать прежнюю привычную дозу алкоголя, раздражался чаще, нервничал, придирался к слугам, а порою впадал в депрессию, говорил о смерти и молился у образов. В марте 527 года у него был второй удар, тоже не фатальный, но сильнее прежнего, и, хотя рука с ногой вскоре заработали, разговаривал значительно хуже - медленно, нечётко. Глядя на племянника как-то боком, шевелил языком с усилием:
