В ночь с 8 на 9 июля 518 года разыгралась страшная гроза. Небо к вечеру стало фиолетовым, а потом и черным, солнце скрылось раньше положенного времени, и Второй Рим погрузился во тьму. По Босфору катились черные громадные волны, налетали на прибрежные камни, разбивались на тысячи серебряных брызг. То и дело между морем и тучами возникал электрический разряд молнии - нервный, быстрый, - освещал на мгновение городские стены, чаек, изумлённо сгрудившихся на песке, и рыбачьи лодки, сложенные днищами вверх. Корабли торгового флота уходили подальше в Золотой Рог, в безопасные гавани. Гром ворчал ещё в отдалении, но его раскаты приближались с каждой минутой.
В императорском дворце многие молились, призывая Господа пощадить их, грешных, и не колебать твердь земную. Анастасий, лёжа у себя в спальне, спрашивал Амантия слабым голосом:
- Что, гроза?
- На подходе, ваше величество, но оракулы наши не узрели в ней ничего тревожного, - успокаивал его евнух.
Автократор вздыхал:
- Много понимают твои оракулы… Дармоеды, христопродавцы… Никому не верю. Даже тебе.
Препозиту священной спальни от подобных слов было больно:
- Мне-то почему? Чем я заслужил монаршью немилость?
- Потому что знаю: ты и Феокрит ждёте моей смерти. На другой же день объявите, что решения Халкидона праведны, и начнёте преследовать монофиситов.
(Надо пояснить: Анастасий отстаивал идеи монофиситства и не признавал решений IV Вселенского собора, прошедшего в Халкидоне в 451 году, на котором это течение в православии объявлялось ересью).
- Да Господь с вами, ваше величество! - округлял глаза хитрый царедворец. - Мы и в мыслях не держали такого, молимся о вашем здоровье, не желая никаких перемен. Статус-кво нас устраивает вполне.
- Ну, конечно, устраивает, - продолжал ворчать старый василевс. - За моей спиной проворачиваете грязные делишки, прикарманили небось полказны. Думаете, не знаю? Вот почувствую в себе больше сил, учиню разбор и отправлю Феокрита с тобой в дальний монастырь.
- Пощадите, ваше величество, - чересчур наигранно взмолился Амантий, знавший, что силы к Анастасию никогда не вернутся. - Мы рабы ваши до конца ваших дней и печёмся исключительно о благе вашего величества и, естественно, о благе Римской империи…
В это время гром потряс дворец, задрожали стены, и, казалось, небо может рухнуть на землю. Автократор сделался совсем бледен и, слегка приподнявшись на подушках, проговорил:
- Боже правый, ты караешь меня за что?
Евнух произнёс:
- Не страшитесь, ваше величество, просто это гроза над нами. Дальше будет лучше.
Но монарх не слушал его и молил:
- Боже правый, смилуйся, прости. Я всегда отстаивал чистоту веры, никого не наказывал попусту и судил по справедливости… Все ромеи при мне жили ладно… Защищал границы империи от набегов арабов и авар. Своего соперника Лонгина я вот не казнил, а всего лишь постриг в монахи. И любил мою любезную Ариадну - искренней, высокой любовью, не замешанной на похоти и животной страсти. Как мы были счастливы!… Господи, прости. Ибо не виновен ни в чём! - Анастасий крестился высохшей, немощной рукой, а в потухших разноцветных глазах - голубом и карем - появились слезинки.
Совершенно чудовищный удар грома вроде бы явился ответом на слова самодержца. Даже у скопца подогнулись колени, голова инстинктивно ушла в плечи, и глаза полезли на лоб. А с царём случилось и вовсе невероятное: отворив дырку рта - чёрную, беззубую, как земной провал, - вытянулся в струнку, изогнул спину и упал на подушки.
- Ваше величество… ваше величество… - прошептал Амантий. - Что же это?… Неужели?… - И, отпрянув, завизжал истошно: - Лекаря, лекаря! У его величества обморок!
Прибежавший лекарь попросил огня, слуги со свечами сгрудились у ложа, врачеватель оттянул веки августейшей особы и попробовал найти пульс. Крякнул и перекрестился. Окружение поняло и тоже перекрестилось. Евнух зашипел:
- Сохранять спокойствие! Эта новость не должна покидать пределов священной спальни. Слышите? Мы сначала определимся с новым автократором, а уже потом объявим народу. Кто начнёт болтать раньше времени - в глотку получит тигель расплавленного свинца!
