— Ну-с, кажется, пронесло, сэр! — сказал Байфилд. — Видали вы когда-нибудь этаких дикарей?
— Поделом нам, мистер Байфилд, — отвечал я. — Напрасно мы связались с этой оравой.
— Совершенно справедливо, сэр, вполне с вами согласен. Возмутительно! А ведь на пятницу объявлен мой полет! — вскричал он. — Вот был бы скандал! Воздухоплаватель Байфилд в полицейском участке! Ай-яяй! Ну, как, сэр, теперь вы доберетесь до дому с этим негодником один, без меня? Разрешите вручить вам мою визитную карточку. Я остановился в отеле Уокера и Пула и буду рад, ежели вы меня навестите.
— С превеликим удовольствием, сэр, — не слишком искренне отвечал я, и, когда глядел вслед удаляющемуся аэронавту, у меня и в мыслях не было продолжать это знакомство.
Мне предстояло еще одно испытание. Я втащил мой бесчувственный груз на крыльцо, и дверь мне отворила миссис Макрэнкин в белоснежном высоком ночном чепце и с лицом чернее тучи. Со свечой в руках она проводила нас в гостиную и, когда я усадил Роули в кресло, сурово сделала мне книксен. Нет, положительно, от этой женщины пахло порохом! Голос ее дрожал от еле сдерживаемых чувств.
— Прошу вас съехать с квартиры, мистер Дьюси, — сказала она. — В домах порядочных людей...
Но тут самообладание, видно, совсем изменило ей, и она удалилась, не прибавив более ни слова.
Я оглядел комнату, осоловелого Роули, который тупо таращил на меня мутные глаза, погасший камин: мне вспомнились все нелепые происшествия этого нескончаемого, долгого дня, и я горько, невесело рассмеялся...[62]
ГЛАВА XXXI
ЧТО ПРОИЗОШЛО В ЧЕТВЕРГ
БАЛ В БЛАГОРОДНОМ СОБРАНИИ
Проснулся я, едва забрезжила заря холодного утра, и уже не нашел в себе сил рассмеяться хотя бы и невеселым смехом. Накануне я ужинал с советниками Крэмондской академии, это я помнил твердо. А сегодня четверг, будет бал в Благородном собрании. Но, судя по пригласительному билету, он начнется только в восемь, и надобно как-то убить еще целых двенадцать мучительных часов. Эта мысль и заставила меня без промедления вскочить с постели и позвонить, чтобы Роули принес воды для бритья.
Однако же Роули, видно, не спешил явиться на зов. Я снова дернул шнур звонка. Ответом был стон: в дверях стоял или, точнее, покачивался, мой верный телохранитель, помятый, нечесаный, без воротничка, лицо страдальческое, словом, и стыдно, и тошно, и голова болит. Руки у него тряслись так, что горячая вода лилась из кувшина прямо ему на ноги. Я было разразился грозной речью, но вид у него был до того несчастный, что пришлось умолкнуть. Виноват-то, в сущности, был я сам, а паренек вел себя прямо как герой: ведь он сумел преодолеть тошноту и пришел на мой звонок.
— Хорош! — сказал я.
— Прошу вас, мистер Энн, ругайте меня, ругайте крепче, я кругом виноват. Но чтоб я когда-нибудь еще... да чтоб мне посинеть и почернеть, если я...
— Что ж, сейчас ты такой зеленый, что, пожалуй, уж лучше посинеть, — возразил я.
— Ввек больше не буду, мистер Энн.
— Конечно, Роули, конечно. Один раз такое может со всяким случиться, а дальше как бы легкомыслие не перешло в распущенность.
— Да, сэр.
— Вчера с тобой пришлось изрядно повозиться. Мне еще предстоит разговор с миссис Макрэнкин.
— Что до нее, мистер Энн, — сказал мой слуга, пытаясь подмигнуть налитым кровью глазом, — она уже принесла мне поджаренного хлеба и полный чайник чаю. Если позволите так выразиться, сэр, старуха только лает, но не кусает, то бишь она ничего, сэр, добрая.
— Этого-то я и опасался, — отвечал я.
Одно было несомненно: доверить ему в то утро бритву и собственный подбородок я не мог. Поэтому я велел ему снова лечь в постель и не вставать, пока я не разрешу, а сам тщательно занялся своим туалетом. Несмотря на все заверения Роули, предстоящий разговор с миссис Макрэнкин отнюдь меня не радовал.
Да, столь мало он меня радовал, что, когда она вошла в комнату с «Меркурием» в руках, я принялся усердно ковырять в камине кочергою, а когда принесла завтрак, я не менее усердно читал этот самый «Меркурий». Миссис Макрэнкин грохнула поднос на стол, уперла руки в боки и с вызывающим видом остановилась у моего стула.
