И пусть я ничего не знал о тебе, не подозревал твоей глубины, твоей отваги и наивности, твоей силы и беспомощности, но я был слитен с тобой в жизни…
Пусть нас не связала любовь, какой ее представляют большинство людей, пусть она не отмечена ни банальной близостью, ни подвенечным платьем, ни записью в канцелярской книге. Есть близость, которая выше всего, что могла выработать в своем стремлении к сохранению биологического вида Природа, есть слитность, которая не отмечается и не может быть отмечена никакой условностью, будь то кольца, платья, обряды и свидетельства… Я не знал тебя, Эллен, я не мог оценить или осудить тебя. Я был слишком наивен подле тебя. Но я любил тебя не за то, что ты собой представляла, и даже не вопреки этому, как ты когда-то задорно говорила, я любил тебя, как только можно любить по-настоящему, не подозревая причин возникшего чувства. И я полюбил бы тебя снова, если бы ты вновь попалась мне на пути…
Ты сказала, что не будешь уже стоять на нем! Может быть, я теперь должен сам стать на твоем пути, должен погнаться за тобой в Америку, схватиться там с отцом твоего сына, которого не знаю?..
Я стараюсь понять тебя. Я горжусь тобой, хотя и не одобряю полностью. Я люблю тебя, хоть и упрекаю себя, что полюбил выдуманную, а не такую, какая ты есть.
Но я не разлюбил тебя теперь… Нет!..
Ты уходишь от меня. Если ты будешь в состояний уйти, это будет приговором мне, моему чувству, моей жизни, которую я хотел бы навсегда слить с твоей…
Я не верю, что ты уйдешь, хотя не прошу тебя остаться. Кто знает, может быть, если бы ты осталась по моей просьбе, я потерял бы в тебе что-то очень важное.
Я внушаю себе, что ты не уйдешь, но не верю сам себе. Как бы я поступил на твоем месте? Пристроился бы к линии любимого человека, отказавшись от своего направления в жизни, или…
Человек сам определяет свою судьбу.
Дороги совпадают у тех, у кого судьба общая.
Не было на свете более общей судьбы, чем у нас с тобой, до самой нашей с тобой смерти…
Пусть будет считаться, что, возвращенные к жизни, мы призваны теперь к чему-то большему, чем собственные маленькие радости или счастье…
Я могу проститься с тобой, Эллен, могу холодно увидеть иной твой путь, я сам мог бы проложить себе дорогу через все джунгли мира до пересечения с твоим путем, но… Я не стану этого делать, Эллен. Слишком я люблю и слишком высоко теперь тебя ставлю.
Хочу твоего подвига, хочу полной твоей жизни, не подчиненной влиянию преходящих или даже не преходящих чувств.
И помни, где бы ты ни была, что бы ты ни делала, я всегда буду мысленно с тобой. Если есть в мире человек, который мог сделать со мной все, что пожелал бы, это ты… И если ты не стала этим пользоваться, то… этого уже не повторить никому.
Останемся сами собой на всю жизнь.
В этом будет наша с тобой верность друг другу до гробовой доски.
Прощай, Эллен…
Буров».
Буров и Эллен встречались друг с другом до самого ее отъезда. И ни один человек на свете, кроме Люды, не смог бы догадаться, что происходит в душе каждого из них.
Буров провожал свою бывшую помощницу на аэродроме, когда она в сопровождении профессора Терми, его ассистентов и хирурга Полевой со специальным заданием улетала за границу.
Он знал, что Эллен Сехевс уже не вернется.
Представитель американского посольства вручил ей на аэродроме американский паспорт со всеми визами.
Буров был холоден и несколько менее подвижен, чем бывал в последнее время, казался рассеянным.
Люда кусала губы, едва сдерживая слезы, когда Буров, холодно-вежливый, подошел прощаться с Эллен.
Но вдруг он внезапно привлек к себе Эллен, тоненькую, стройную, и сжал ее в медвежьих объятиях. Она не вырывалась.
Слезы брызнули у Люды из глаз.
Она не поехала с аэродрома вместе с Буровым, а умчалась на первом попавшемся такси.
Полевая хотела было утешить Эллен, когда самолет поднялся в воздух, но ее названая дочь таким отсутствующим взглядом посмотрела мимо нее, что она лишь молча обняла ее и поцеловала.
Буров пошел с аэродрома в Москву пешком.
Он шел без дороги, иной раз поддавая носком ботинка попадавшие под ноги кочки.
Когда-то он бродил на лыжах по тундре, чтобы прийти в себя.
