– Недурно вы обрисовали меня в своем лживом дневнике.
– Вы заказывали мне искренность, сэр. Я старался.
– Интересно, какой бизнес вы рассчитываете сделать на этой операции? Вы в самом деле верите в чудо, которое он сделал там, в России?
– Верьте, сэр, никто больше меня не хотел бы посмотреть на это чудо.
– Вам еще представится эта возможность. Вам еще она представится!.. – с угрозой произнес он.
Я отправился на аэродром, размышляя о причудах человеческого характера. Зачем только старому ученому с глазами, вместившими всю мировую скорбь, понадобилось ставить на ноги это чудовище? Мне вспомнился роман о Франкенштейне, этом монстре, порожденном наукой, искусственном человеке, лишенном всех человеческих чувств, замененных всепоглощающей жаждой уничтожения. Уж так ли не права была супруга поэта Шелли, создавшая это произведение? Не символизирует ли оно в наши дни что-то большее, чем создание живого чудовища, разрушения, порожденного уже, по существу говоря, нашим веком?
Я волновался, ожидая профессора Терми. Я, пожалуй, могу объяснить сам себе это волнение. А что, если Лиз права, если она не придумала то, что облегчило мне наш разрыв? Если правда, что Терми спас Дочь Дивную Солнца? Я давно уже решил, что это со стороны моей умной Лиз было лишь женской уловкой. Она была горда. Нужно или не читать мой дневник, или поступить, как она. Конечно, профессор Терми, вероятно, никогда и не видел моей Эллен, все еще ведущей жалкое существование тайного агента…
И, конечно, меньше всего я думал о телепатии, о том, что переданное на расстояние внушение оживляет во мне образ той, которую я больше всего хотел увидеть сейчас выходящей из самолета. Или прав гадальный автомат, который за десять центов отвечает, что «ваше желание исполнится, если вы очень пожелаете этого и если никто в мире не пожелает сильнее обратного». Ну, это было невозможно, пожелать сильнее, чем желал того я!
Я видел, как опускался на бетонную дорожку огромный самолет, видел, как коснулись баллоны его колес земли.
Самолет выруливал, и я бежал двести ярдов ему навстречу, как, бывало, в колледже на соревновании.
Мне не хватало воздуху, и сердце мое бешено стучало… Но почему?
К самолету бесконечно долго подкатывали трап, мучительно долго не открывали дверцу… Остановилось само время, словно мое существо помчалось кому-то навстречу со скоростью света и действителен был для меня парадокс.
Первым из самолета показался Леонардо Терми. Он весело огляделся, бодрый, подвижный, совсем не такой, каким я провожал его в Россию.
За ним вышли его помощники, профессор Стайн и доктор Шерли. Потом появилась высокая седая красивая женщина.
А потом…
Я знал, что она появится, я знал! И пусть лопнут от возмущения все враги теории о внушении на расстоянии! Я знал…
Мне опять померещилась моя Дочь Дивная Солнца… Может быть, уже пора лечиться? Ведь та темноволосая женщина, спускаясь последней, была слишком молода для Эллен. Но что это? Легко сбежав по ступенькам, она пробивается… ко мне… и грустно улыбается своими темными глазами.
Подождите!.. Почему темными? Галлюцинация?
Я невольно попятился.
– Хэллоу, Рой! – тихо сказала она, добравшись до меня. – Куда же вы? Отремонтировали ли вы наш банановый небоскреб?
Боже мой! Почему здесь не было художника, который в одно мгновение мог бы создать шедевр «торжества глупости», если бы запечатлел выражение моего лица!.. Я даже не почувствовал горького тона ее бодрых слов.
Непостижимо, но это была она!..
Мы шли с ней через аэродром в джунгли совсем как прежде, хотя все вокруг и мы сами стали иными…
Мы шли по сцепленным узлами, перевитым змеями корням, шли, раздвигая руками то мягкие, то сухие лианы между бородатыми или голыми стволами, среди сводящих с ума африканских цветков, слитых в яркий пожар джунглей, пряных, душных, пьянящих орхидей, символов зовущей жизни, висящих и даже исполинскими бабочками парящих в воздухе и так жаждущих (как и я!) прожить здесь, в раю, хоть один день! И даже обезьяны, где-то переждав суровую зиму, перебегали теперь нам дорогу, мудрыми человечьими глазами поглядывая на нас, взволнованных встречей друг с другом и мечтой о счастье…
