Повернувшись к столу, он вдруг увидел четыре пылающих лица и восемь испуганно-счастливых глаз, вперившихся в него, увидел и всплеснул руками:
– Какой цветник юности! – воскликнул он. – Какая прелесть! Это все ваши? – спросил он хозяйку.
– Что за вздор, – обиделась та под веселый визг девчонок.
Пухлая Ира, подталкиваемая подругами, села рядом с гостем.
– Это моя подруга. Она хочет непременно сидеть рядом с вами, – рекомендовала ее Варя и прибавила: – Она очень серьезная и мистическая.
После этих слов Лена не удержалась и совсем некстати взвизгнула.
– Прелесть, прелесть! – повторял масон, разглядывая Иру самым бесцеремонным образом.
Подруги напряженно наблюдали, ожидая знаков. Но масон отвернулся и стал усиленно ухаживать за хозяйкой, только изредка бросая вполголоса несколько слов своей пухлой соседке. Но с той делалось прямо что-то неладное. Она тоже отвечала ему вполголоса и была, казалось, ужасно чем-то смущена: краснела пятнами, виновато улыбалась дрожащими губами, изредка нервно смеялась, проливала вино на скатерть, тыкала вилкой мимо тарелки и один раз даже как-то испуганно пискнула.
– Ну что? – спросила шепотом Лена.
Ира лукаво скосила глаз и кивнула утвердительно головой. Масон был расшифрован и пойман.
Девчонки зашептались, смотря на героиню горящими глазами.
– Ира! – вдруг особенно громко крикнула через стол Варя. – Ты какой номер перчаток носишь?
– Шесть с половиной, – подчеркнуто отвечала Ира. – И я люблю длинные, без пуговиц, цвета крем. Шесть с половиной.
– Она носит шесть с половиной! Шесть с половиной! – затараторили девчонки. – Нетрудно запомнить, хи-хи.
«Старуха» пожимала плечами. Масон глядел с недоумением.
Едва обед кончился, подруги схватки Иру под ручки и потащили в спальню.
– Ну что? Ну что? Да говори же скорее! Узнала знак?
Ира сидела на постели, растерянная, и пухлые ее щеки дрожали от волнения.
– Я… Я заметила много знаков. Но я не знаю, какой настоящий. Но что он принял меня за масонку, в этом я уверена, потому что он обещал со мной обо всем говорить.
– Расскажи скорей! – визжали подруги и давили пухлую Иру, стараясь прижаться к ней поближе. – Говори все по порядку.
– Ну, вот. Мы сели за стол. А он тихонько сказал «душечка». А потом еще сказал, – но это глупо…
– Нет, ты должна все, все говорить. Говори все.
– Сказал «пышечка». Глупо, точно я толстая.
– Ну, а потом?
– А потом тихонько под столом погладил мне руку.
– Вот-вот! – обрадовалась Варя. – Вот это, верно, и есть.
– Я тогда тоже погладила ему руку, чтобы показать, что я поняла. Тогда он немножко подождал и погладил мне коленку. Я нечаянно пискнула, а он испугался. Может быть, я должна была его тоже погладить, но мне стало страшно. Тогда я его тихонько спросила: «Теперь у вас от меня уже не может быть тайны?». Он сразу понял, кто я, и сказал: «Завтра в восемь у метро Клебер».
– Ура! Ура! Ура!
Визг, поцелуи, негритянские танцы. На визг явилась «старуха».
– Чего вы так кричите? – сердито сказала она.
– Мама! – крикнула Варя, – Мы тебе что-то расскажем, когда масон уйдет.
– Какой масон? – удивилась мать.
– Да этот, Рыбаков. Разве ты не знала, что он масон?
– Рыбаков? Да он вовсе не Рыбаков, а Трабуков. Вечно у вас какая-то ерунда.
Девчонки долго смотрели друг на друга, выпучив глаза и приоткрыв рты.
Поэты и вообще люди, пишущие стихи (они не всегда бывают поэтами), знают, что иногда строчка, положившая начало и вызвавшая все стихотворение, при дальнейшей обработке оказывается совершенно ненужной, выпадает и заменяется другими словами.
Упоминаю я об этом, потому что в жизни, как в стихотворении, вдруг зазвенит какая то фраза – фраза жизни, конечно, вернее, событие или явление, – словом, ясно, что я хочу сказать? – так вот – зазвенит фраза и покажется такой значительной, что все начинает как бы подгоняться к ней, а потом жизнь выбросит ее, как совершенно ненужную и даже портящую.
Выбросит и забудет.
Началось это все совсем-совсем просто. Удивительно просто.
Началось за завтраком.
К завтраку пришла гостья – мадам Кошкина, приятельница Лизиной тетки. Завтракали, значит, втроем. Вот эта самая гостья, тетка и Лиза.
