— Её… картошку.
— Далеконько!
— Что поделаешь?
— Вы положьте мешок-то ко мне… да и сами садитесь, — подвезу вас… Тпру!
Лошадь остановилась, мужик свалил с плеч мешок в тележку, а потом сам взобрался на неё, — взобрался, сел рядом с рыжеусым человеком и тогда уж сказал ему:
— Вот спасибо!.. А то здорово я наломал хребет-то…
— Ну, а как — не признаёте всё меня?
— Да мельтешится что-то в голове… будто видал где… обличье-то ваше знакомо.
— Как не знакомо! Лет пятнадцать шабрами были, Финоген Ильич… — И проезжий усмехнулся в лицо мужику некрасивой и кривой усмешкой.
— О? — воскликнул мужик. — Неужто — Лохов-бобыль?
— Он самый… хе-хе!
— Та-ак! Вот оно что… Стало быть… н-да…
— Самый я Мотька-бобыль и есть.
— Вот-вот! Мотька… как же! помню…
Угрюмые глаза мужика усмехались, осматривая сидевшего рядом с ним человека.
— А теперь уж я — Матвей Петров Лохов, — внушительно и с важностью в голосе сообщил бывший Мотька и покрутил свои редкие, как у кота, усы.
— Вышел, значит, в люди? — спросил его Финоген.
— Вполне. Службу кончил… звание имею — ферверкер… Я давно кончил… вот уж слишком четыре года в людях служил…
— В работниках?
— Зачем? Я грамотный, — на что мне в работники идти?
— Это… конечно!
— Я служил коридорным в гостинице… официантом на пароходах… был даже приказчиком за буфетом…
— Служба лёгкая… — неопределённо произнёс Финоген.
— Ну, тоже! Иной рейс пассажиров на пароходе — как семян в огурце… Целый день волчком вертишься.
— Это конечно… всякому своя сопля солона, говорится…
Лохов искоса взглянул на него и снова покрутил ус.
Лошадь бежала частым, скорым шагом, а Финоген смотрел на её круп и думал:
«Ишь ты, какая круглая! По хозяину и скот…»
До деревни оставалось уже немного дороги. Намокшие от дождя избы отчётливо выступали на жёлтом песке, а над ними, на вершине холма, ясно обозначались прямые, как свечи, рыжие стволы сосен.
— Лесок-то цел ещё… — сказал Лохов.
— Куда ж ему деваться? — спросил Финоген.
— Сводят теперь леса… здорово их сводят!
— Это где можно, там сводят… Но ежели кто без ума, так и этот лес, пожалуй, вырубит… Ну, только тогда всю лощину, даже до реки, песком занесёт…
— Это верно, занесёт… — согласился Лохов.
— Куда ж ты теперь, Матвей Петрович? — помолчав, спросил Финоген.
— Да вот… к вам.
— Мм… побывать, значит?
— Да… как бог укажет.
— Стало быть, может, и останешься на прожитьё?
— А может быть… и так может быть…
Мужик замолчал и, зачем-то закрыв глаза, взял правой рукой свою большую русую бороду и задумчиво подергал её.
Дорога, раньше лежавшая по липкому суглинку, теперь потянулась по песку, и лошадь Лохова пошла тихим шагом.
— Поди, деньжонок скопил на службе-то? — спросил Финоген.
— Н-ну! Деньги, знаешь, скользки… удержать их при себе трудно.
— Землёй заниматься будешь?
— Вот что, Финоген Ильич… — заговорил Лохов серьёзно и хозяйственно: — ты уж, пока что, прими меня к себе… у тебя я остановлюсь… Тогда и потолкуем как следует, по душе. Шабрами тоже были… да вот — судил бог — с тобой же первым и встретился я.
Финоген услышал в его голосе что-то новое, как бы властное. Он посмотрел в лицо Лохову и, не торопясь ответил:
— Ко мне, так ко мне… милости прошу.
— Надоело мне жить в городах! — говорил Лохов, вглядываясь своими серыми глазками в стены и крыши изб так, точно он надеялся рассмотреть и всё то, что есть под крышами и за стенами. — Жизнь шумная, путаная… и пользы мало человеку от неё.
— В деревне проще… — подтвердил Финоген.
— Вот… я и надумал: поеду-ка, мол, в деревню, — авось, к чему пристроюсь…
— Тут как раз присосёшься к делу… — снова обнадёжил Лохова Финоген, не глядя на него.
Они въехали в улицу. Тихо было в деревне; лишь откуда-то издалека долетали крики ребятишек да охающие звуки цепов.
— Молотят… — сказал Лохов.
— Такое время, чтобы молотить…
— Сыровато…
— На гумнах — ничего…
— Никак твоя изба?
— Она…
Лохов щёлкнул языком и, дёрнув вожжами влево, поворотил лошадь к воротам большой избы, такой же прочной и угрюмой, как и её хозяин.
— Погоди, я ворота отворю… — сказал Финоген, тяжело слезая с тележки на землю…
— Вот я и приехал! — воскликнул Лохов, часто мигая глазами.
