— Был беднее меня, но богата ваша жена…
— Жена? Откуда у неё взялись деньги?
— А от продажи ваших книг!
— Та-ак, — сказал писатель, тихо покачивая своим голым и пустым черепом. — Та-ак! Выходит, что я больше всего работал для некоего приказчика?
— Пожалуй, что именно так и выходит, — весело согласился чёрт.
Писатель посмотрел в землю и сказал чёрту:
— Проводите меня в мою могилу.
…Было темно; шёл дождь, по небу тяжело плыли тучи, и писатель, постукивая костями, стремительно шагал к своей могиле… Чёрт шёл сзади него и весело посвистывал…
Читатель, разумеется, недоволен. Читатель объелся литературой, и даже люди, которые пишут лишь для того, чтоб угодить ему, очень редко приходятся ему по вкусу. В данном же случае читатель недоволен ещё и тем, что мною ничего не сказано про ад. Так как читатель справедливо убеждён, что по смерти он попадает в ад, ему ещё при жизни хочется знать что-нибудь об аде. Но, право же, я ничего не могу сказать приятного читателю, ибо ада нет, нет ада огненного, который так легко себе представить. Однако — есть нечто другое, и неизмеримо более страшное.
Тотчас же после того, как доктор скажет про вас вашим близким: «умер…», вы вступите в некую безграничную, ярко освещённую область, и это есть область сознания ваших ошибок.
Вы лежите в могиле, в тесном гробу, и пред вами проходит, вращаясь, как колесо, бедная жизнь ваша. Она движется мучительно медленно и вся проходит — от первого сознательного шага до последней минуты жизни вашей. Вы увидите всё, что скрывали от себя при жизни, всю ложь и мерзость вашего бытия, все мысли ваши вы вновь передумаете, вы увидите каждый неверный ваш шаг, вся жизнь ваша возобновится — вся до секунды! И для того, чтоб усилить муки ваши, вы будете знать, что по той тесней и глупой дороге, по которой шли вы, — идут другие, и толкают друг друга, и торопятся, и лгут… И вы понимаете, вы ясно видите — всё это они делают лишь для того, чтоб со временем узнать, как позорно жить такой гнусной, бездушной жизнью.
Но, видя их торопливо идущими к своей гибели, вы ничем не в состоянии предупредить их: ни крика, ни движения не сделаете вы, и желание помочь им будет бесплодно рвать душу вашу… Хорошо?
Проходит пред вами жизнь ваша и снова возвращается, и снова вы видите её с начала… и нет конца работе вашего сознания, и не будет конца ей… и ужасу мук ваших не будет конца никогда… никогда!
Был у меня товарищ, — угаси, господи, пылкую душу его! Ибо зачем ей гореть там, у полярного круга, куда он уехал невольно?..
Угаси, господи, душу его! Огонь её ничего не осветит там, кроме пустыни, не растают снега пустынь от огня души его, и не исчезнут от него чёрные тучи тоски одиночества, яко исчезает дым от лица огня!
Был у меня товарищ, — молод он был в ту пору, когда погиб. Однажды он ехал ко мне в гости, но — он слишком любил прямые дороги, и вот, не заезжая ко мне, он прямо проехал туда, где живёт и теперь и откуда уже не воротится…
Он жил со старухой-матерью; ей было в то время шестьдесят три года, и смерть стояла за плечами у неё. Я ждал его. И в один и тот же день получил, с одной стороны, известие о том, что он уже не приедет ко мне, а с другой письмо от его матери, которая спрашивала меня, приехал ли он, просила меня беречь его душу и тело, писать ей — как мы с ним проводим время, как он чувствует себя…
Я прочитал это письмо и представил себе мать, как я знал её: больной, дряхлой, с кроткими глазами, горевшими только безмерной любовью к сыну… Весь смысл немощной жизни был в заботах о нём, в думах о его счастье…
«Сказать ей правду?» — спросил я себя…
…Есть правда, которая нужна человеку, она обжигает с его сердца грязь и пошлость пламенем стыда, — да здравствует!
И есть правда, которая, падая на голову человека, как камень, убивает в нём желание жить, — да погибнет!..
Если я скажу матери, что исчез навсегда для неё сын, в лучшем случае я — убью её сразу… Но если она не умрёт от этой подлой, страшной правды, исчезнет смысл её жизни, и последние дни её будут отравлены невыносимой болью, бесплодным страданием… Она двадцать восемь лет, полных труда и мучения, неустанно охраняла дни своего сына, и вот, пред смертью, у неё отняли единственное утешение — счастье знать, что сын её вырос, крепок и без матери, его опоры, может стойко бороться с жизнью и — она верит в это будет победителем… А я скажу ей — побеждён?!
