— Нет, — честно признался я. — А у вас?
— Большой жирный ноль. Портновские ножницы безоговорочно признаны орудием убийства, но на них нет никаких отпечатков пальцев. Я считаю, что эта девушка, Брофи, была права, когда заявила, будто кто-то взял их из ящика ее рабочего стола ночью. И кроме того, если она и есть убийца, то не настолько глупа, чтобы класть их снова в свой собственный верхний ящик!
— Думаю, так и есть, — согласился я. — А какие известия насчет Лумана из Лос-Анджелеса?
— Есть еще ноль. Они говорят, что он — мелкий аферист и ничего не стоит. За ним нет никаких дел.
— Может быть, вы попросите их проверить Релли?
— Релли? — В его голосе послышалось удивление. — Да он просто на побегушках у него, разве нет?
— Совсем не уверен в этом, — озабоченно произнес я. — Наблюдая их отношения друг с другом, я почувствовал, что там что-то другое.
— О’кей. Попрошу их проверить и его. Что еще?
Я понял, что одной кости в день вполне достаточно для такой ищейки, как Шелл.
— Пока больше ничего, лейтенант!
— Смотрите внимательно, Бойд, и если что, сразу же звоните мне!
— Разумеется. Ваш негласный помощник знает свое дело, лейтенант!
Он что-то пробурчал вполголоса и резко бросил трубку. На моих часах было без пяти семь, а желудок подсказал мне, что сейчас самое время выпить, чтобы вытеснить привкус Шелла из моего организма. Я решил не начинать мою собственную бутылку, когда их столько нетронутых в баре. Спускаясь по лестнице, я увидел внизу Либби Кэткарт. На ней было вышитое платье, которое тянуло не менее чем на пять сотен баксов. Против света я увидел сквозь ткань контуры ее стройного и крепкого тела. У нее были совсем не обвисшие груди. Длинные темные волосы, зачесанные назад, свободным узлом лежали на затылке.
— Какое приятное совпадение, мистер Бойд! — сказала она глубоким сопрано. — Я собиралась поискать вас. Можете уделить мне несколько минут?
— Конечно, — согласился я. — Я иду в бар, не хотите присоединиться ко мне?
— Я бы предпочла поговорить с вами с глазу на глаз в моей комнате. — Она задумалась на мгновение, а потом приветливо мне улыбнулась. — Уверена, там найдется что выпить.
— Найти будет довольно трудно, если вы не помните, куда задевали последнюю бутылку, — сочувственно сказал я. — А вы пробовали заглянуть под кровать?
Ее лицо осталось бесстрастным, она повернулась и направилась к своей комнате в другом конце коридора. Я шел в двух шагах сзади, как послушный слуга. Когда мы вошли, она закрыла дверь. Это была комната для гостей, как и моя, но на этом сходство кончалось. Ее комната была раза в четыре больше, тщательно отделана в белых и золотых тонах и обставлена вычурной мебелью на изогнутых ножках. Но все это превосходила роскошью громадная кровать с пологом на четырех стойках. Либби Кэткарт открыла маленький бар в стене и вопросительно посмотрела на меня.
— Кажется, у меня есть шотландское виски и бурбон, мистер Бойд.
— Вот это по мне, — ответил я.
Улыбка исчезла с ее губ.
— Полли Перидо, как всегда, была не права, когда сказала, что вы не лишены чувства юмора. Я считаю вас совершенно неостроумным, мистер Бойд, и отвратительно грубым.
— Только смотрите не залепите мне пощечину, как Полли. — Я пожал плечами. — О’кей. Я все понимаю. Пятая авеню плюс пять миллионов долларов, полученных в наследство, — отсюда ваше видение мира, которое немного не совпадает с моим. Но вовсе не ваша вина, что вы родились в витрине ювелирного магазина Тиффани. Я выпью бурбон, благодарю вас.
Когда она готовила выпивку, ее улыбка показалась мне вполне естественной.
— Пожалуйста, присаживайтесь, мистер Бойд. Вы совершенно правы насчет унаследованных денег. Мой дед был внебрачным сыном человека, который владел многими сталелитейными заводами, а бабушка в свободное время по призванию подрабатывала в борделе. Отец получил большое наследство, заделался джентльменом и совсем не интересовался деньгами, потому что не нуждался в них. Слава Богу, у него хватило здравого смысла жениться на моей матери, которая тоже получила неплохое наследство. Они прожили плодотворную, но, к счастью, короткую жизнь и погибли вместе в автомобильной катастрофе, когда мне было двенадцать лет. Отец проводил время, пытаясь перевести Шекспира на язык урду, или делал еще что-либо столь же смешное и бесполезное, потому что совсем не имел способности к языкам. А мать большую часть своего времени спала со слугами. В детстве, еще совсем маленькой, я так и различала слуг: лакей-вторник или шофер-пятница. Я до сих пор помню то чувство громадного облегчения, которое испытала, когда мой дядя явился сообщить о том, что они оба умерли.
