— И южанин, и так вкусно все, что я в конце концов лопну.
— Ну, — сказал ему Петр Матвеевич, — теперь она и спать вас оставит у себя.
— В доме негде, а вот, если не боитесь в беседке над обрывом, — предложила Марья Андреевна.
— Я с наслаждением, — ответил Карташев.
— Он на все согласен, — рассмеялась, махнув рукой, Марья Андреевна.
Общее настроение за столом портил только старший Сикорский. Он сидел мрачный и молчаливый.
Старшая сестра нехотя спросила его:
— Ты это что сегодня, Леня?
— Так, ничего, — угрюмо ответил старший Сикорский.
Марья Андреевна помолчала и спросила мужа:
— Что с ним?
Муж кивнул на младшего Сикорского и сказал:
— Спрашивай его.
Младший стал серьезным, сделал презрительную гримасу и сказал:
— Обиделся, что главным инженером его не назначили.
— Да, главным! — горячо и обиженно заговорил старший Сикорский. — Бьешься, как рыба об лед, стараешься, других, в десять раз меньше работавших, помощниками поназначали, а меня каким-то паршивым техником на затычку, да еще в контору.
— Я, что ли, назначаю?
— Мог бы отлично взять меня к себе в помощники, чем чужих брать.
Младший Сикорский только презрительно фыркнул.
Старший повернулся к Карташеву:
— Я ничего против вас не имею и признаю даже ваши заслуги, но согласитесь, что же это за брат…
— Совестно даже слушать, — ледяным голосом бросил младший брат.
— Тебе все совестно, когда надо чем-нибудь помочь брату.
Карташева, который знал, как неспособный старший со всеми своими извращенными наклонностями ехал на младшем — коробило. Он ценил младшего, который ни одним словом не подчеркнул несправедливости и нахальности своего брата. Впрочем, старший Сикорский, излив свой гнев, сказал строго сестре: «Дай мне еще пирога», — успокоился и за чаем уже рассказывал так смешно про свои похождения в главной конторе по части добывания себе лучшего места, что все, и он сам, хохотали до слез.
После ужина он предложил младшей сестре выучиться новому танцу — вальсу в два па, — сыграл этот вальс на пианино, заставил старшую сестру подобрать его, начал танцевать с сестрой. Выучив сестру, он начал учить Карташева, а потом заставил танцевать этот вальс Карташева и сестру.
Карташев танцевал с удовольствием, обнимая стройный стан Елизаветы Андреевны, держа в своей руке ее маленькую ручку.
И даже, когда кончили танцевать, несколько мгновений она не отнимала, а он все продолжал держать ее руку, стоя у барьера террасы. Луна взошла, и неясные тени движущимися образами серебрили уходивший к оврагу сад.
— Правда, что-то волшебное в этом? — спросил ее Карташев.
В ответ она отняла свою руку, а он сказал:
— Вот теперь волшебство пропало…
И оба рассмеялись.
— Ничего и удивительного нет, — начал было разъяснять Карташев, — раз волшебница…
— Знаю, знаю, — ответила Елизавета Андреевна, — спокойной ночи.
— Вам уж там в беседке готово, — сказала, прощаясь, Марья Андреевна.
— Смотрите, русалки заберутся к вам с Днестра, — сказал, крепко сжимая руку, Петр Матвеевич.
На скамейке беседки лежал тюфяк, покрытый двумя белыми простынями, и две подушки.
Когда Карташев разделся, лег и потушил свечу, в дверях беседки показалась чья-то фигура.
— Кто тут? — окликнул Карташев.
— Это я, Леонид.
Старший Сикорский присел возле Карташева на скамью и начал молча вздыхать.
Карташев помолчал и спросил:
— В чем дело?
— В том дело, что сегодня я пулю себе в лоб пущу. Вы понимаете, какое положение: до сих пор я вел расходы по конторе. Теперь назначен Рыбалов. Черт его знает, как я просчитал около пятисот рублей. Прямо физической возможности нет все записать. Я рассчитывал, что меня назначат помощником, дадут двести рублей, а дали всего сто двадцать пять рублей, и теперь у меня двухсот рублей не хватает.
— Так возьмите у меня.
— Неужели вы можете? Мне так совестно, я уже должен вам триста… Я отлично помню, как видите, свои долги.
Карташев полез под изголовье, зажег свечку и отсчитал двести рублей.
— Пожалуйста, только брату не говорите.
— Там кто еще?
— Никитка.
Проснувшись утром, Карташев полез в портфель, чтобы дать на чай горничной, но в портфеле ни мелких, ни крупных денег не было.
