— Ну, пустяки, — сказал Сикорский. — Моя сестра привыкла к разным фигурам.
— Ну, тогда постойте, — сказал Карташев и, присев на мостовую, вытянув ногу, сказал рабочему с топором: — Руби каблуки!
Когда каблуки были отрублены, Карташев, правда, чувствовал себя в каких-то широчайших башмаках, но зато не испытывал больше ни боли, ни неудобства.
Затем он рассчитал рабочих, оставив только Тимофея и Копейку, и с Ереминым, подводой и инструментами отправил их в гостиницу.
— Мне, право, совестно, — покончив, обратился Карташев опять к Сикорскому.
— Да, идите, идите!
— Вы понимаете, благодаря этой дыре, — он показал на одну половину своих штанов, — я могу показываться только боком.
— Ну и отлично.
Они вошли в маленькую калитку и очутились в густом саду, дорожкой прошли к террасе дома и взошли на террасу.
Посреди террасы стоял стол, покрытый белоснежной скатертью. На ней стоял вычищенный, сверкавший медью, кипевший самовар. Посуда, масленка с маслом и льдом, стаканы и чашки — все было безукоризненной чистоты. Так же светло и чисто одет был Сикорский, его зять, начинавший полнеть блондин, его сестра, молодая, похожая на брата, несмотря на надменное выражение, все-таки с симпатичным, привлекательным лицом.
— Ну вот, знакомьтесь, — бросил пренебрежительно Сикорский.
— Петр Матвеевич Петров, — поздоровался блондин. — Прошу любить и жаловать.
— Тебя полюбишь, — сказал Сикорский.
— Молчи, — ответил Петр Матвеевич.
Карташев боком пробрался к сестре Сикорского и пожал так протянутую из-за самовара руку, точно протягивавшая не совсем была уверена, что надо это сделать.
— Ты попроси его повернуться, — предложил ей брат.
Петров уже видел дефект Карташева и раскатисто смеялся, его жена улыбалась и казалась еще симпатичнее.
— Не обращайте на них внимания, — заговорила она красивым музыкальным голосом, — и садитесь. Чаю хотите?
Карташев поспешно сел на стул, вдвинул его как можно глубже под стол и, пригнувшись, ответил:
— С большим удовольствием.
— Петя, — обратился Сикорский к зятю, — надо тебе было видеть этого господина месяц тому назад, каким франтиком он выступил отсюда.
Он обратился к Карташеву:
— Идите сюда к зеркалу. Посмотрите на себя. Волосы одни чего стоят, сзади уже в косичку завивать можно: в дьячки хоть сейчас идите…
Но Карташев только головой покачал.
— К зеркалу не могу идти.
Он молча показал на свой разорванный бок, и все опять смеялись.
Карташеву дали чай, любимые его сливки, такие же холодные, как и масло, любимые бублики, и он, теперь всегда голодный, пил и ел с завидным аппетитом.
— Вы знаете, — заметил ему Петр Матвеевич, — как здесь на юге немцы-колонисты нанимают рабочих? Прежде всего садят с собой за стол есть. Ест хорошо — берут, нет — прогоняют. Вас бы взяли. Покажите руки.
Карташев показал.
— И руки хороши: мозоли есть.
— Это, вероятно, еще от кочегарства.
— Вот попались бы вы к этому господину, — показал Карташеву Сикорский на зятя, — этот бы и вас замучил на работе.
— Тебя же не замучил, — ответил Петр Матвеевич.
— Только и спасла вот она, — ткнул Сикорский в сестру. — Вижу, что забьет, я и подсунул ему сестру. Ну, и пропал… Теперь и половины от него уже не осталось. Толстеть стал.
— Ну, ври больше, — ответил Петр Матвеевич и встал, взяв лежавший тут же корнетик.
Жена его тоже поднялась и спросила:
— К ужину придешь?
— Да, приду.
Они с мужем ушли, а Карташев сказал Сикорскому:
— Я не знал, что у вас есть сестра.
— Целых две, — они у дяди жили раньше.
— А Петр Матвеевич тоже инженер?
— У него нет диплома инженера, но уже лет десять начальник дистанции. Я у него и начал свою практику. Очень дельный человек. Точный, как часы. Его дистанция первая от Бендер. Кстати, хотите быть моим помощником: моя третья отсюда дистанция?
— С удовольствием, конечно.
— Мы так и порешили с Пахомовым. Жалованье вам назначено по двести рублей в месяц, подъемные шестьсот, на обзаведенье лошадьми триста. Идите завтра и получайте, да ко всему еще за два месяца уже прослуженных.
— Один месяц.
— Штаты утверждены с мая. А деньги вы отдайте на сохранение сестре.
— Отлично, а то я их в конце концов потеряю.
